Александр Дюма - Охотник на водоплавающую дичь

Мать осторожно освободилась из объятий сына.

— Милая матушка, — произнес мальчик, — не спрашивай меня больше об этом, так как я не смогу тебе ответить. Если бы ты узнала, почему я дрался, ты бы ужасно расстроилась.

Сердце бедной женщины забилось учащенно; она покраснела, охваченная сильным волнением, и тут же побледнела. Жанна Мари догадалась о том, что случилось.

— И все же, голубчик, — продолжала она, — ты должен рассказать мне о причинах этой драки. Я не приказываю, а прошу тебя.

— Что ж, матушка, — отвечал мальчик, — раз уж ты хочешь это знать, я скажу: я повстречал сыновей и дочерей Тома Омме, когда те шли за ракушками, и они стали плохо говорить о тебе.

— Что же плохого они говорили? — спросила Жанна Мари, запинаясь.

— Нет, матушка, — вскричал мальчик, — не вынуждай меня, я ни за что не осмелюсь это повторить!

Вдова растерялась.

Она понимала, что ей не следует больше ни о чем допытываться у ребенка, но страшно боялась, как бы ему не рассказали всей правды, и потому, из последних сил надеясь, что это не так, невольно продолжала расспрашивать бедного мальчика.

— Я хочу знать все, Жан, — сказала она.

— Так вот, матушка, самый старший из парней начал говорить мне гадости; я бы пошел дальше своей дорогой, но боцман Энен учил меня недавно, что матрос должен всегда давать сдачи тем, кто его обижает. Поэтому я подрался со старшим парнем Омме. И тут толстая Фаншетта, старшая из девчонок, принялась за тебя; она сказала, что господин Ален… господин Ален…

Вдова громко вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Но это же неправда, — продолжал мальчик, — они соврали, я им это сказал, и они меня поколотили. Да, они соврали! Скажи, матушка! Я хочу услышать, как ты сама мне это скажешь, и я быстро позабуду о тех тумаках, что мне надавали.

Жан Мари взял руки матери и принялся осыпать их поцелуями, в то же время орошая слезами.

У матери не хватило духу обмануть сына; она опустилась перед мальчиком на колени и стала целовать его ноги, как просительница.

— Прости меня, мой бедный сыночек, прости меня! — воскликнула она голосом, прерывающимся от рыданий. — Прости, что я на какой-то миг забыла о тебе и лишила тебя честного незапятнанного имени — единственного достояния, которое сумел оставить тебе твой бедняк-отец. Пусть так, но я искуплю свою вину! Во-первых, я буду оплакивать свою честь каждый день, до тех пор пока Бог не соизволит призвать меня к себе; кроме того, я постараюсь отыскать в своем сердце еще больше любви для тебя, мой милый и любимый сыночек! Вся моя жизнь отныне будет посвящена только тебе… Но я заклинаю тебя: прости и не разлюби свою бедную мать!

— Разлюбить тебя! — вскричал мальчик с неожиданной для его тщедушного телосложения энергией. — Разлюбить тебя за то, что ты несчастна?.. Ты постараешься, как ты говоришь, дать мне больше любви? А я отвечаю тебе, что с сегодняшнего дня, увидев слезы в твоих глазах, я буду любить тебя в сто раз сильнее.

С этими словами мальчик снова поцеловал мать.

— Нет, ты не виновата, — прибавил он, — виноват только я один. Лучше бы я в тот раз быстро утонул, тогда бы этот гадкий господин Ален держался от нас подальше и не причинил бы тебе вреда. Это он виноват, это он воспользовался твоей любовью ко мне. Но я разыщу господина Алена, я его разыщу…

— Ни в коем случае не делай этого, — сказала Жанна Мари, перебивая сына, — боцман Энен уже пытался с ним говорить, но все было напрасно, мой бедный Жан.

— Но ведь боцман Энен — это не я, матушка; он, должно быть, говорил с ним о стакселях и главном якоре, о том, как травить шкоты и держаться к ветру, да Бог весть о чем еще! Но ты, ты же моя мать, и раз я забочусь о тебе, то непременно сумею доказать господину Алену, что он поступает дурно, заставляя тебя плакать.

Матери очень хотелось разрешить сыну последовать велению его внутреннего голоса, но боцман Энен, затаивший на Алена обиду, преувеличивал силу буйного нрава молодого охотника; сгущая краски, он нарисовал вдове столь угрожающую картину, что женщина испугалась, как бы Монпле не обошелся с бедным мальчиком грубо, и не рискнула подвергнуть его еще одному унижению.

Она посадила сына к себе на колени и, осыпая его ласками, стала просить, чтобы ради любви к ней он отказался от своего намерения.

В конце концов Жан Мари пообещал это матери.

Мать и сын, не в силах оторваться друг от друга, еще долго сидели вместе.

Когда они вернулись в комнату, где их ждали Энен и Луизон, те по следам слез на щеках обоих, а также по их красным опухшим глазам догадались, из-за чего Жан Мари ввязался в драку.

Покачав головой, боцман заявил, что вдове пора уезжать; не дожидаясь ее согласия и не обращая внимания на то, что она умоляет его жестами не упоминать об этом в присутствии мальчика, Энен назначил дату отъезда Жанны Мари на ближайшее воскресенье.

Мальчик не подозревал о предстоящей разлуке с матерью, но, когда он услышал это, его отчаяние не выплеснулось наружу, как она опасалась.

Он лишь еще больше побледнел, стал смотреть в одну точку и кивнул, как бы говоря: «Все хорошо».

Его губы дрожали, но он не произнес ни слова.

Вдова обняла сына; он позволил себя ласкать, не выказывая при этом никаких чувств. Прошло довольно много времени, прежде чем мальчик пришел в себя и стал отвечать на поцелуи, которыми осыпала его мать.

Было ясно, что Жан Мари принял какое-то решение, непосильное для его разума и возраста.

Дело было в понедельник.

До самой субботы Жан Мари оставался угрюмым и печальным; он не плакал, но его глаза были красными и воспаленными; он почти все время молчал и часами пребывал в глубокой задумчивости.

Лишь увидев мать, мальчик стряхивал с себя оцепенение и следил за каждым ее движением; он пожирал мать глазами, словно стремясь запечатлеть в своем сердце мельчайшие подробности ее нежно любимого лица.

Когда она, пытаясь развеселить сына, говорила ему о своем возвращении и спрашивала, радуется ли он при мысли об их предстоящей встрече через четыре-пять месяцев, он лишь улыбался в ответ, но эта улыбка, в которой сквозила глубокая печаль, настолько не вязалась с тем, что читалось в его глазах, что даже самые черствые сердца сжались бы при виде этого зрелища.

Чем ближе был день расставания, тем задумчивее становился Жан Мари.

В субботу, когда пришло время садиться за обеденный стол, все заметили, что мальчик, наконец, внял совету матери, давно посылавшей его подышать воздухом.

Дома Жана Мари не было.

Его тщетно искали в саду, но не нашли; его звали повсюду, но он не отвечал.

Двое детей боцмана Энена бегали взад и вперед по берегу моря, но так и не встретили мальчика.

И тогда безмолвная, трепещущая женщина поднялась и попросила старого моряка отправиться вместе с ней на поиски сына; как ни велика была ее тревога, она все же не решалась показываться в деревне одна. Боцман Энен, также озабоченный тем, как странно вел себя в последние дни впавший в уныние юнга, согласился сопровождать вдову.