Александр Дюма - Княгиня Монако

— Если ваше королевское высочество изволит понимать это так, я не возьму своих слов обратно. — Сударь… — пролепетала я, кланяясь.

— Превосходно, сударыня, чудесно, — взволнованным и дрожащим голосом прервал меня Месье. — Господин де Гиш — неблагодарный человек, мне постоянно об этом говорили, а я нисколько этому не верил; теперь я знаю, что мне предстоит сделать. Что касается вас, сударыня, вы ни в чем не виноваты и вам незачем себя упрекать. Прощайте.

Принц снял шляпу, поклонился мне так низко, что перья его головного убора коснулись пола, и вышел, не глядя на своего бывшего друга, который, да простит меня Бог за эту подробность, не соблаговолил даже опустить глаза.

— Ну и выходку вы себе позволили, братец, — тотчас же обратилась я к Гишу, — вам явно не придется сегодня ночевать в своей постели. Уезжайте скорее, а мы попытаемся уладить дело.

— Я? Да я сию же минуту отправлюсь к Мадам, на репетицию балета: она меня ждет.

— Еще раз повторяю: вы сошли с ума!

— Я отнюдь не собираюсь склонять голову, сестричка. Этот игрушечный принц меня оскорбил, и мне непонятно, почему я не швырнул перчатку ему в лицо.

— Право, я уже не знаю, в каком положении мы очутились и что вы о себе думаете. По крайней мере подождите, пока я немного осмотрюсь, наведу справки… чтобы понять, безопасно ли вам здесь оставаться. — Повторяю вам: я не позволю обращаться с собой как с лакеем; Мадам меня любит, я не могу в этом сомневаться, и я не уроню своего достоинства и докажу ей, что она сделала правильный выбор.

В течение трех четвертей часа я уговаривала и успокаивала брата, а затем утешала его; он смеялся и плакал, по своему обыкновению, и, не считая тех минут, когда он говорил с принцем, его постоянная привычка к позерству возобладала над всем остальным. В конце концов Гиш разрешил мне первой отправиться к Мадам, и это было для него большой удачей — в противном случае он столкнулся бы там с разъяренным королем и, пожалуй, заявил бы государю в лицо, как и его брату, что Людовик де Бурбон ничем не лучше графа де Гиша; возможно, он поплатился бы за это головой на эшафоте.

Мне пришла на ум история из тех, что рассказывает отец, и я не в силах удержаться, чтобы не поделиться ею с вами.

Во время Фронды один из наших родственников, некий испанский дворянин, решил поднять мятеж в городе По, сохранявшем тогда верность королю. Для этого он поставил во главе заговора какого-то добропорядочного буржуа, весьма уважаемого среди членов гильдий, который воспринял это всерьез настолько, что поставил себя в чрезвычайно неприятное положение. Мой дед, как известно, не любил шутить. Он приказал повесить буржуа, чтобы навести порядок в своем губернаторстве, и того повесили без лишних слов. Испанца стали за это сильно попрекать.

— Это вы обрекли беднягу на смерть, — говорил ему мой отец, — этот грех на вашей совести.

— Ну и что! — отвечал испанец. — Он был таким старым и все равно потом бы умер.

Мой бедный брат тоже потом умер, но, как бы то ни было, он избежал плахи.

Мадам была обеспокоена сценой на лужайке; она не выходила из своей комнаты и приказала допускать к ней только танцоров балета; Гиш принимал в нем участие, и потому его нельзя было исключить из их числа. Король вошел с чрезвычайно важным видом; я появилась одновременно с ним, пройдя через внутренние помещения. Увидев меня, его величество нахмурился и сказал Мадам, что надеялся застать ее одну.

Она ответила, что действительно никого не принимает, кроме танцоров, без которых репетиция будет сорвана. Я сделала реверанс, испытывая сильное беспокойство, и собралась вернуться туда, откуда пришла, но Мадам меня удержала.

— Останьтесь, госпожа де Валантинуа, — сказала она, — король пришел не для того, чтобы сообщить мне нечто особенное.

— Я прошу прощения за вторжение, сударыня; тем не менее госпожа де Валантинуа может остаться; ей не хуже меня известно, что случилось. Я весьма недоволен графом де Гишем, он позволил себе одну из тех выходок, которые я намерен пресекать; если бы не мое давнее, еще с детства расположение к маршалу, я бы проучил графа так, что он вспомнил бы забытое им.

— Что именно, государь? Неужели то дурацкое происшествие на лужайке? Скоро об этом будут сплетничать не меньше, чем сплетничали о свидании королевы-матери с герцогом Бекингемом, которое состоялось при свете луны в Амьенских садах.

— Сударыня! — вскричал король сердитым голосом.

Он не терпел каких-либо намеков на свою матушку-королеву и более всего приходил в ярость, когда ее подозревали в какой-нибудь любовной связи.

— В самом деле, государь, все чересчур настроились против меня; королева-мать хочет меня погубить, она унижается до клеветы, она приписывает мне поступки и слова, на которые я не способна, забывая о том, что ее тоже оклеветали, что она тоже стала жертвой нелепой ревности, что она стремилась нравиться, будучи молодой, как я, и в этом не было ее вины.

Король нахмурился, но сдержался; он относился к своей невестке с подлинной нежностью, насколько был на это способен. В конце этих записок я расскажу правду о короле; я не хочу умирать, не написав об этом, ибо опасаюсь, что наши потомки будут судить о Людовике XIV дурно: вокруг него столько льстецов! В данном случае король сумел обуздать свой гнев и спокойно рассказал Мадам о том, что произошло между Месье и моим братом. Я видела, как принцесса побледнела — ей стало страшно!

— Итак, вы понимаете, сударыня, что, вместо того чтобы принимать у себя сегодня утром только танцоров балета, вам следует, напротив, не допускать их. Месье не замедлит явиться, и подобные разговоры не должны повториться. Я попросил маршала де Грамона разыскать своего сына, отослать его в Париж и запретить ему от моего имени появляться в Фонтенбло до тех пор, пока двор будет оставаться здесь. Граф отделается только этим, но пусть впредь не начинает все сначала.

«Что ж, — подумала я, — Лавальер — славная девушка, она ничего не сказала; в противном случае дело закончилось бы иначе — случай был для нее слишком благоприятным». Я не пыталась защищать Гиша, а Мадам не делала этого тем более. Я была вынуждена даже поблагодарить государя: он мог нанести более сильный удар. Как только мне удалось незаметно уйти, я поспешила в свои покои и обнаружила там два письма изгнанника: одно было адресовано мне, а другое — принцессе. Выбрав подходящее время, я отдала принцессе это послание; она взяла его с волнением и поручила мне передать ответ на словах; я выполнила ее просьбу, заявив брату, что больше ничего не смогу для него сделать.

Достопамятный балет состоялся без участия бедного графа, но тем не менее спектакль оказался как нельзя более милым: и потому, что было удачно выбрано место на берегу пруда, и потому что кто-то придумал возвести настоящий театр в конце аллеи, так что множество актеров незаметно приближались и выходили, танцуя перед этой сценой.