Александр Дюма - Паж герцога Савойского

Она не ошиблась: этот человек был одним из тюремщиков в миланской крепости, куда поместили моего отца; он не только сообщил, где тот находится, но и принес от него письмо. Узнав почерк мужа, графиня немедленно вручила тюремщику пятьсот дукатов.

В письме отца сообщалось, что он арестован и содержится в тайном месте, но больших опасений отец не высказывал. Моя мать ответила, что муж может располагать ею; ее жизнь и состояние принадлежат ему. Прошло еще пять дней. И вот ночью в дверь дворца постучал тот же человек; его впустили и, поскольку его приметы были известны, тут же провели к графине. Положение пленника ухудшилось: его перевели в другую, совершенно тайную камеру.

По словам тюремщика, его жизни угрожала опасность.

Хотел ли этот человек вытянуть из графини побольше денег или говорил правду? Оба предположения могли быть справедливы. Но страх одержал верх в сердце моей матери. Она, впрочем, расспросила тюремщика, и, хотя его ответы явно свидетельствовали о корыстолюбии, он, по-видимому, был искренен.

Она дала ему ту же сумму, что и первый раз, и на всякий случай попросила его подумать о способах устроить графу побег. Если план побега будет принят, тюремщик должен будет получить пять тысяч дукатов наличными, а как только граф окажется вне опасности — еще двадцать тысяч.

Это было целое состояние! Тюремщик ушел от графини, обещав подумать над тем, что услышал. Графиня со своей стороны попыталась выяснить, каково положение дел; у нее были друзья в окружении герцога, и через них она узнала, что все обстоит еще хуже, чем сказал тюремщик: графа хотели судить как шпиона. Она в нетерпении стала ждать прихода тюремщика; она даже не знала, как его зовут, а если бы и знала, пойти и вызвать его от имени графини Маравилья — значило погубить и его и себя. Единственное, что ее немного успокаивало, — это суд, о котором шла речь. В чем можно было обвинить моего отца: в смерти тех двух миланцев? Ссора произошла между слугами и крестьянами, и в ней дворянин, да еще посол, никак не мог быть замешан. Однако некоторые говорили, что никакого процесса не будет, и их голоса звучали особенно зловеще, поскольку они утверждали, что граф, тем не менее, будет осужден. Наконец, однажды ночью мать вздрогнула от стука дверного молотка: она уже начинала узнавать своего ночного посетителя по его манере стучать; она ждала его на пороге спальни. Он окружил себя еще большей таинственностью, чем обычно. Он нашел способ устроить побег и пришел предложить его графине. Вот каков был его план.

Камеру арестованного от жилища тюремщика отделяла лишь одиночная камера. Две эти камеры были разделены железной дверью с решеткой наверху. У тюремщика были ключи от обеих камер. Он предлагал сделать отверстие в стене своей комнаты, позади кровати, чтобы никто его не заметил. Через это отверстие можно будет войти в пустую камеру, а оттуда — к графу. Перепилив цепи узника, его можно увести тем же путем в комнату тюремщика.

Там будет припасена веревочная лестница; с ее помощью он спустится в ров в самом темном и самом безлюдном месте; в ста шагах от рва графа будет ожидать карета, запряженная двумя лошадьми; в ней он со всей возможной скоростью умчится за пределы герцогства. План был хорош, и графиня его приняла, но, боясь, чтобы ее не обманули и не сказали ей, что граф на свободе, в то время как он останется в тюрьме, она потребовала, чтобы ей была представлена возможность лично присутствовать при побеге. Тюремщик возразил ей, что ему трудно провести ее в замок, но графиня одним словом развеяла его сомнения. Она получила для себя и дочери разрешение на свидание с мужем и пока еще не воспользовалась им, значит, оно было действительно. В день, назначенный для побега, она к вечеру придет в крепость, увидится с графом, а потом, воспользовавшись темнотой, не уйдет из тюрьмы, а пройдет в комнату тюремщика. Там она дождется побега. Тюремщик поедет с графом и остаток условленной платы получит от него самого. В карете, которая станет их ожидать, будет спрятано сто тысяч дукатов.

Тюремщик сделал свое предложение прямодушно, а потому согласился. Побег был назначен на вторую ночь после этой. Прежде чем уйти от графини, тюремщик получил пять тысяч дукатов и указал место, где должен ждать экипаж. Стеречь же экипаж графиня доверила одному из своих слуг, человеку проверенному и надежному.

Но прошу прощения, монсеньер, — прервал сам себя Одоардо, — я забыл, что говорю с посторонним человеком, и ему все эти подробности, столь важные для меня, совершенно безразличны.

— Вы ошибаетесь, сударь, — ответил Эммануил, — напротив, я хотел бы, чтобы вы как можно подробнее вспомнили все, дабы я мог почувствовать себя сопричастным к этим событиям… Я слушаю.

Одоардо продолжал:

— Два дня прошли в тревогах, обычно предшествующих осуществлению подобных планов. Впрочем, одно немного успокаивало графиню: заинтересованность тюремщика в том, чтобы побег удался; сто лет преданности не дали бы этому человеку столько денег, сколько даст ему четверть часа предательства. Десять раз графиня спрашивала себя, почему она назначила побег на столь поздний срок — через двое суток, вместо того чтобы назначить его через сутки. Ей казалось, что эти последние сутки никогда не пройдут или что за эти часы случится какое-нибудь ужасное происшествие, способное разрушить прекрасно задуманный и хитроумный план… Но прошло и это время, отмеренное дланью вечности, и часы отзвонили с обычной беспристрастностью. Наконец, настал час отправляться в крепость. В присутствии графини карета была нагружена всем необходимым для побега, чтобы не пришлось останавливаться по дороге; по ту сторону Павии перевели двух лошадей, чтобы можно было без задержки проделать тридцать льё. В одиннадцать часов карета будет запряжена, а в полночь она будет ожидать в назначенном месте.

Оказавшись вне опасности, беглец даст о себе знать графине, и она нагонит его, где бы он ни находился. Когда пробил час действовать, графине показалось, что он наступил слишком рано! Она взяла маленькую дочь за руку и пошла к тюрьме. Пока она шла, ее терзало беспокойство: разрешение на свидание было получено более чем за неделю до того, и она боялась, что ей не позволят увидеться с мужем.

Графиня ошиблась: ее пропустили к заключенному без всяких препятствий. В том, что ей сказали, не было преувеличений: уже по тому, как обращались с таким знатным человеком, как граф, можно было не строить иллюзий о том, какая его ждет участь. У посла французского короля на ноге была цепь, как у презренного каторжника! И если бы не уверенность в предстоящем бегстве, свидание было бы очень горьким. Во время их встречи они окончательно договорились обо всем, что не могли решить раньше.