Александр Дюма - Парижане и провинциалы

— Мой дорогой Мьет, не следует несправедливо обвинять почтенного коммерсанта. Затруднение не в том, что он не в состоянии дать достаточное приданое своей дочери. Это я потерял все — я разорен.

— Вы разорены, господин Анри? Ну и ну! Напрасно они будут мне твердить об этом, я им ни на грош не поверю. И вы тоже напрасно сами будете утверждать это, я вам больше не верю.

— И, однако, это правда, — произнес Анри, кивком давая понять своему собеседнику, что разговор окончен.

Но старый крестьянин узнал еще далеко не все, что хотел. Он не сдвинулся с места, ограничившись следующим замечанием:

— Разорен… Это совершенно невозможно. Молодой человек вашего поведения… Ведь когда вы будете должны сто тысяч, двести тысяч, триста тысяч франков, вам их дадут под залог вашей земли и вашего замка, и к тому же всего лишь под шесть процентов, ведь это будет первая ипотека!

— Речь идет не о том, чтобы взять взаймы, господин

Мьет, а о том, чтобы продать, — продолжил Анри, видя, что ему не отделаться от старика, и начиная понимать цель его визита.

— Продать, — повторил Мьет, и лицо его засветилось от радости. — Продать! Продать эти прекрасные земли и этот чудесный замок, уже двести лет принадлежащие вашей семье; это решение, которое должно вам дорого стоить, господин граф.

Анри грустно улыбнулся.

— Да, — ответил он, — но оно принято. Завтра утром вы увидите объявления о продаже.

— Объявления? Я не умею читать. Да я и не стал бы их читать: мне это было бы слишком тяжело. Но зачем давать объявления?

— Чтобы все знали, что замок и земли Норуа продаются.

— О! Вот как! Об этом и так станет известно. Вы видите, я уже знаю. И потом вы ведь не станете дробить такой прекрасный кусок земли, как ваш; надеюсь, вы продадите его целиком?

— Дорогой господин Мьет, когда речь идет о такой сумме, как та, в которой я нуждаюсь, гораздо легче найти сто покупателей, чем одного.

— О! В округе немало крепких хозяев, способных поднять на своих плечах эту ношу, так же как они подняли бы мешок пшеницы. Послушайте, я знаю одного такого. Он с первого захода даст вам триста тысяч и даже триста пятьдесят тысяч франков.

— Охотно верю, папаша Мьет.

— И к тому же заплатит все до последнего су.

— Земля и замок стоят, к счастью, побольше этой суммы, сосед.

— Он дал бы даже четыреста тысяч…

— Мой дорогой, — произнес Анри, устав от всех этих многословных разглагольствований хитрого крестьянина, — этими делами предстоит заниматься не мне, а моему крестному Мадлену. Обращайтесь к нему с вашими предложениями.

— Господи Иисусе! Вы же понимаете, что я стараюсь не для себя… В прошлый раз, покупая поле папаши Марселена, я должен был заплатить пять тысяч франков, так мне пришлось занять тысячу франков в конторе метра Перро. Я выступаю от имени друга, который мне только что сказал: «Чем видеть, как будут дробить на кусочки такое прекрасное поместье, принадлежавшее нашим прежним сеньорам, я скорее пойду на жертву и заплачу четыреста пятьдесят тысяч франков. Но вы понимаете, папаша Мьет, говорит он мне, — четыреста семьдесят пять тысяч франков это будет мое последнее слово. Дальше я никак не могу заходить». Посудите сами, господин Анри, какую сумму это составляет со всеми издержками по продаже.

— Именно поэтому, господин Мьет, разделив владение, мы снизим затраты на регистрационный сбор.

— Видите ли, господин Анри, надо все хорошенько подсчитать. Если вам заплатят пятьсот тысяч франков — а это последняя цена, которую вам могут дать, давайте уговоримся об этом, вы ведь согласны с этим, не правда ли? — Так вот, если вы получите эти пятьсот тысяч франков, то, держа контракт в руках, вы должны считать их за пятьсот пятьдесят. О! — продолжил, вздохнув, папаша Мьет. — Как счастливы продающие, им не надо оплачивать издержки!

На этом месте назидания папаши Мьета были прерваны: дверь открылась и вошел Мадлен.

— Послушайте, — сказал Анри, довольный, что можно прервать этот разговор, — вот как раз мой крестный Мадлен; обратитесь к нему, он вам сообщит все интересующие вас подробности… Дорогой Мадлен, это господин Мьет, он желает стать владетелем Норуа и предлагает пятьсот тысяч франков за земли и замок.

— Я! Господи Иисусе! — вскричал папаша Мьет. — Где я возьму эти пятьсот тысяч франков, господин Анри?

— Хорошо! — ответил Мадлен. — Я нахожу, что вы сделали отличное предложение, папаша Мьет. Но мне надо сказать одно слово моему крестнику на ушко. Подождите меня на кухне. Вы ведь знаете, где находится кухня? Мы с вами там все спокойно обсудим.

Папаша Мьет, видя, что ему следует сменить собеседника, почесал затылок, натянул на голову свой колпак и прошел в кухню.

— О! — вздохнул Анри. — Как вы прекрасно сделали, дорогой крестный, освободив меня от этого ужасного человека!

— И приведя к тебе Камиллу, не так ли? — заметил Мадлен.

— Камиллу! — вскричал, подскочив Анри.

— Да, она здесь. Ее отец пожелал вам устроить последнее свидание наедине, прежде чем вы расстанетесь.

— Ее отец?

— Да, ее отец. Он не такой уж злой человек, каким кажется.

— Но в конце концов, чего он хочет, чего просит, чего требует?

— Камилла тебе все расскажет. Входи, Камилла!

Он открыл дверь, Камилла стремительно вбежала в столовую, а Мадлен вышел, оставив молодых людей наедине.

В кухне Мадлен нашел папашу Мьета, который ждал его и тем временем старался доказать г-ну Пелюшу, что для Анри было бы гораздо выгоднее продать замок и земли одному человеку, нежели продавать их по частям.

Хотя в намерения Мадлена не входило заключать с папашей Мьетом какую-либо сделку, он был не против заставить того разговориться; и как бы ни хитрил крестьянин, Мадлен расстался с ним, убежденный более чем когда-либо, что продавать по частям выгоднее всего и что, разделив замок и земли, можно будет получить, даже не гонясь за ценой, семьсот тысяч франков.

В ту минуту, когда г-н Пелюш подсчитывал, что триста пятьдесят тысяч франков, которые вернутся к Анри как его половина состояния, соединенные с семьюдесятью или восьмьюдесятью пятью тысячами франков, которые тот когда-либо унаследует от Мадлена, превышают сумму, в какую г-н Пелюш оценивал своего зятя, из столовой вышла Камилла с полными слез глазами, но с улыбкой на лице.

— А! — сказал г-н Пелюш, увидев улыбку дочери. — Он согласен; это замечательно.

— Напротив, папа, — отвечала Камилла, — он отказывается.

— Как? Он отказывается?! — вскричал торговец цветами, делая шаг назад.

— Да, отец, он отказывается.

— Но это же глупец, неблагодарный дурак!

— У него золотое сердце!

— Как, ты одобряешь его поступок?

— Во всех отношениях. И я только что поклялась ему — нет, не выйти за него замуж, поскольку вы против этого союза, — я поклялась никогда не принадлежать никому другому, кроме него.