Дороти Даннет - Игра кавалеров

— Да… Это печальная история. По правде говоря, бедняга умер.

На мгновение глаза ее расширились, затем ресницы опустились. Ее сильные пальцы, ничем не занятые в эту минуту, принялись перебирать шелка в алебастровой шкатулке.

— Вы не рассказывали мне об этом. Отчего?

— Я сам только недавно узнал. — О'Лайам-Роу, вопреки обыкновению, снова запнулся, затем сердито продолжил: — Это был сумасшедший парень, одержимый дьяволом; и погиб он глупо.

На лице леди Леннокс появилось какое-то странное выражение — изумление, смешанное со своего рода удовольствием, как будто он подтвердил то, что она давно подозревала. Хотя О'Лайам-Роу и тяготила эта беседа, внезапно явилось нужное воспоминание, и все стало на свои места. Лаймонд и Маргарет Леннокс когда-то были любовниками, и она предала и чуть не погубила его, а он, когда спасся, в свою очередь тоже круто обошелся с ней. Джордж Дуглас приходился дядей этой женщине, а он знал, что Тади Бой и Лаймонд — одно и то же лицо. Леди Леннокс умышленно заставила О'Лайам-Роу показать ей ее Лаймонда, увиденного его, принца Барроу, глазами.

А эти небесно-голубые, наивные глаза были способны и утаить внезапную догадку. Он не стал прерывать воцарившееся молчание. Дамы нерешительно шептались, серебристая шелковая пыль кружилась в лучах солнца, а обезьянка графини, соскользнув с привязи, пробежала незамеченной вдоль растянутых шелков к краю стола, поднялась по стене, повисла, удерживая равновесие, на картине, а затем, растопырив розовые пальчики, перепрыгнула на лепной архитрав над белой двойной дверью. Там она и сидела, поблескивая яркими глазками и позвякивая золотой цепочкой, когда дверь распахнулась и объявили, что герольд Вервассал ожидает приема.

Она отослала женщин.

Только О'Лайам-Роу оставался рядом с Маргарет Леннокс, когда дверь снова распахнулась и из тени выступила мужская фигура, светлая, невесомая, неясно поблескивающая, как силуэт хрустальной вазы, едва видимой в полутьме. Юный паж нес за ним жезл герольда. Когда он вошел в освещенную комнату, обезьянка с пронзительным криком спрыгнула на золотую табарду, ослепительно сверкнувшую, как солнце в морских волнах.

— Привет! Просто семейный прием, — сказал Лаймонд. — Как мило с вашей стороны, леди Леннокс.

Глядя в эти холодные, правильные черты, О'Лайам-Роу был приятно поражен. По своему опыту он знал, что герольды редко обращались к дамам королевской крови с такой фамильярной резкостью. Он посмотрел на графиню. Прелестная томная бледность, какой он только что восхищался, исчезла: краса Маргарет внезапно и непостижимо явилась во всем своем блеске. Она прерывисто вздохнула. Атмосфера, будто садок с угрями, трепетавшая от блестящих, наугад произнесенных слов, стала вдруг мертвой. Уловив это какими-то неведомыми фибрами своего существа, О'Лайам-Роу почувствовал, как по его коже пробежали мурашки. Он повернулся и снова посмотрел на Вервассала.

Резкость, о которой говорила первая фраза, почти полностью отсутствовала в нем, скорее в его натуре таилась не до конца скрытая от Бога данная сила, ясная, как стекло, острая и монолитная, как игла изо льда. О'Лайам-Роу почувствовал, что этот человек на него смотрит, и отвернулся. Взгляд герольда обратился к леди Леннокс, которая, чего О'Лайам-Роу не знал, видела перед собой совсем иное; видела лицо неискушенного юноши, каким он был восемь лет назад, видела и другое, менее давнее, с явными, будто резцом нанесенными, чертами властности. Лица, на которое Маргарет смотрела теперь, она не видела никогда: в нем соединились обстоятельства, неизвестные ей, ум, который она узнавала, недуг, который трудно было скрыть, — и все это спрессовалось и застыло в некую отрешенность, настолько темную и ледяную, насколько беспечность О'Лайам-Роу, например, была неглубокой и теплой.

Вследствие всех этих причин, а еще потому, что слепая сила нахлынула на нее, та самая сила, какую душила она все эти годы, и, наконец/ оставила, сочтя, что справилась с нею, Маргарет Леннокс смотрела на Лаймонда и хранила молчание. О'Лайам-Роу, в недоумении переводя глаза с графини на герольда, снова встретя прямой, откровенно любопытный взгляд, был захвачен врасплох, почувствовал смутное беспокойство от того, что увидел, и улыбнулся.

Синие глаза сверкнули. Герольд, бережно взяв обезьянку в руки, сказал:

— La guerre a ses douceurs, 1'hymen a ses alarmes [10]. За всеми этими волнениями, Маргарет, вы забыли о своих обязанностях. Вы не представите меня?

Этот голос, тембр его, остававшийся неизменным даже в минуты глубочайшего опьянения, заставил О'Лайам-Роу застыть на месте. Сердце замерло у него в груди, под ложечкой засосало; весь его уютный, ладно устроенный душевный мирок разлетелся в щепки: бедный принц Барроу будто бы оказался голым на холодном ветру.

Слова герольда чудесным образом вернули Маргарет равновесие. Своим сильным ровным голосом, режущим, как клинок, она произнесла:

— Господин Фрэнсис Кроуфорд — О'Лайам-Роу, принц Барроу и властитель Слив-Блума в Ирландии.

— Для меня большая честь, — произнес этот незнакомый воскресший Тади Бой Баллах с изысканной вежливостью, опуская взгляд на свои руки. — Но, мой Бог, что за дурацкое имя для обезьянки.

Голова у О'Лайам-Роу кружилась: он понял, что о нем забыли, использовав вместо оселка.

Выпрямившись, Филим сидел напротив графини и наблюдал за светловолосым человеком. Тот же уселся тоже; обезьянка, словно мячик, подскакивала на ладони, и О'Лайам-Роу впервые обратил внимание на неподвижную правую руку. Взволнованное размышление по этому поводу было прервано насмешливым голосом Маргарет.

— Пожалуйста, не смущайтесь, — сказала она, — принародные воскрешения для Фрэнсиса пустяк: набившее оскомину, утомительное времяпрепровождение. Если бы я знала, что он это проделает, мне не пришлось бы разыгрывать перед вами наш маленький фарс.

— Моя дорогая, уж если кто и потрясен, так это я. De par cinq cents mille millions des charretees des diables [11], — отозвался Лаймонд и, придержав за шею обезьянку, что скакала у него на колене, поднял на О'Лайам-Роу слегка вопросительный взгляд.

— Le cancre vous est venu aux moustaches [12]. Твои усы, Филим! Ты испытал такое отвращение, что решил очиститься весь?

Голос графини звучал спокойно. Она снова взяла свое шитье и расправила его на колене.

— Не напрягайся так, Фрэнсис. «Красный лев». Ему понадобилось сбрить усы, чтобы его не узнали.

Единственное средство сохранить хорошую мину при плохой игре — сделать вид, будто это событие давно стало всеобщим достоянием. О'Лайам-Роу так и поступил, чувствуя, что нервы его обнажены, словно с тела содрана кожа. Он понял, что леди Леннокс на этот раз взяла верх. Не дав Лаймонду времени ответить, принц Барроу сказал извиняющимся тоном: