Дороти Даннет - Игра кавалеров

Мужчина, если имел место сговор, волен распоряжаться нареченной по своему желанию до тех пор, пока она не закричит, и после того, как она закричит, тоже.

Мужчина, с которым сговора не было, в безопасности до тех пор, пока женщина не закричит, но как только раздастся крик — вступает в силу закон.

В пятницу 14 мая Фрэнсис Кроуфорд и Филим О'Лайам-Роу, принц Барроу, второй раз вместе сели на корабль, направляющийся во Францию, в Дьеп. Под свежим западным ветром серо-зеленое море шелестело, как шелк, деревянный корпус корабля споро скользил по воде, и пшеничного цвета парус рассекал холодный воздух, хлопая над кормой, где сидел и чихал О'Лайам-Роу.

Судьба наконец явила принцу Барроу свои знаки. Жила на свете женщина, которую он не предполагал когда-либо вновь увидеть; лицемер, которому следовало наконец воздать по заслугам; самовластный царедворец, которого он, О'Лайам-Роу, намеревался покарать. Теперь О'Лайам-Роу знал, как ни боролся он с этой мыслью, что направляется во Францию потому, что судьба его, подобно зубцам коронной шестерни, прочно сцеплена с судьбой этих людей.

Лаймонд, напевая «Les Dames de Dieppe font Confrairies qui belles sont» [15], сновал по судну, и ветер шевелил его аккуратно подстриженные волосы. Вероятно, он отлично знал, что ему предстоит. Никакого насилия — разоблачение д'Обиньи все расставит по своим местам. Маски будут сорваны, позолота облезет — весь французский двор узнает в элегантном герольде старого знакомого, пьянчужку Тади Боя.

Он мог бы, себе в оправдание, перечислить все, что сделал для поимки Стюарта и разоблачения д'Обиньи. Пустая трата слов. Смущение, ярость, оскорбленное самолюбие его покровителей и возлюбленных камня на камне не оставят от его прибежища: будут сорваны мишурные блестки и обнажится гнилая сердцевина, с воодушевлением размышлял О'Лайам-Роу.

По пути от Портсмута до Дьепа О'Лайам-Роу и его бывший оллав ни разу не поговорили откровенно. В городе лип принц Барроу и Пайдар Доули наняли лошадей до Луары, на берегах которой им предстояло наслаждаться гостеприимством шотландских королев и короля Франции до тех пор, пока не прибудет Робин Стюарт.

Фрэнсис Кроуфорд не поехал вместе с ними. у Лаймонда, как оказалось, было какое-то дело в Дьепе. Он не сразу, но все же объяснил, что его дело зовется Мартиной.

— Неугомонный мой, — сказал Филим О'Лайам-Роу, и в его голосе прозвучала жестокая насмешка над первыми неделями их знакомства. — Не интригуй слишком усердно, иначе очарование твое разладится и струны его станут дребезжать.

Они сухо простились на причале, и к полудню О'Лайам-Роу уже был на пути к югу.

La Belle Veuve [16], которая по-другому прозывалась Мартиной, открыла рот так, что образовались глубокие впадины на щеках, глубоко вздохнула и чуть не захлопнула дверь при виде стоящей на пороге фигуры, затянутой в темно-синий дорогой шелк.

— Погодите-ка, сударь. Могу ли я помнить вас?

— Давай поглядим, — с готовностью ответил Лаймонд. Она забыла, насколько быстро он способен передвигаться. Демонстрация была краткой, бурной и весьма эффективной. — Вспомнила теперь? Странствующий весельчак.

Вырвавшись из его объятий и приведя себя в порядок, но со все еще блестящими глазами, она отвела гостя в салон и сказала:

— Что ж, Дионис 8), ты снова стал самим собой.

— Искупался на ночь в парном молоке, — сдержанно ответил он. — Не думай, что я здесь для того, чтобы ты меня утешала. У меня только дело на уме.

— У меня тоже, — безмятежно изрекла прекрасная вдовушка. Это была стройная, уже не первой молодости женщина, наделенная изрядным умом: некогда, в дни правления старого короля, она получала жалованье как gouvernante filles publiques [17], а тогда было не просто совладать с армией молодых проституток высшего разряда, вечно находящейся на марше. — Но тем не менее, пожалуйста, садись. Мы думали, что тебя изжарили заживо.

— Нет, лишь немного подпалили, — признался Лаймонд. — Но ты должна была видеть Друида… Он пришел?

— На неделю раньше срока.

Ему не понадобилось объяснений. Французский галеас, наскочивший в сентябре на «Ла Сове», отремонтированный в своем родном порту, а затем отправленный за границу, вот уже много месяцев находился под наблюдением Мартины. Именно Мартина вытянула у одного матроса, списанного с корабля, все, что они до сих пор знали об этом деле. Выслушав весьма заковыристое ругательство Лаймонда, она спросила:

— Разве это сейчас так важно?

Раздражение его улеглось, он засмеялся и принялся рассматривать красивые кольца на ее руке.

— Видела ли ты фарс «Три королевы и три мертвеца»? Увидишь, если наш план не сработает. Матиас приходил к тебе?

Матиас был капитаном «Гуден Рооса», которому несколько месяцев назад приказали потопить О'Лайам-Роу. Прекрасная вдовушка взглянула на Лаймонда из-под длинных ресниц.

— Я сама ходила к нему, — сказала женщина. Это было больше, чем Лаймонд мог бы ожидать, но он предпочел промолчать. Она добавила: — «Роос» был зафрахтован Антониусом Беком из Руана.

— Французский купец фрахтует фламандское торговое судно?

— Матиас наследовал состояние отца. Тот родом из Брюгге, нажил состояние на контрабанде, а еще одно — на пиратстве. Испанские корабли с сокровищами пускаются наутек, лишь завидев наведенную на них пушку. В Руане он обычно останавливается здесь… Почему ты смеешься, Фрэнсис? — спросила Мартина, по-своему незаурядная и даже могущественная женщина. — Ты — сущий Аполлон из преисподней.

— Кетцалькоатль, — возразил Лаймонд и, закрыв глаза, воскликнул: — Моя красавица, моя красавица, ты воздвигла заново стены Рима! — А затем он приложил все усилия, чтобы сделать ей приятное, и больше ничего не стал объяснять.

Из Руана он послал ей маленькую позолоченную шкатулку, в которой лежала нитка жемчужин, каждая в двенадцать каратов, из чего Мартина заключила, что друг ее обнаружил товарные склады господина Антониуса Бека.

Печатные станки молчали, веселой компании не было в помине, когда Лаймонд вошел в дом Эриссона в Руане. Скульптор работал. Резец позвякивал мягко, как цимбалы, под непрекращающийся аккомпанемент хриплых проклятий.