Олег Гончаров - Полонянин

На смех его конюхи подняли. Засвистели. Заулюлюкали. А мне его почему-то жалко стало. Уж больно он на меня похож. Я вот так же застрял. И ни вздохнуть мне в неволе, ни выдохнуть.

— Ты чего, Добрыня, пригорюнился? — пихнул меня в бок один из конюхов.

Котом его наши прозвали. Уж больно он до сметаны охочим был. Говорил, что от сметаны в нем сила мужская ярится, наружу просится. Сам из дреговичей, еще в малолетстве его в полон взяли. Восьмой год в холопах. Скоро вольную должен был получить, только на волю он не сильно рвался, Киев ему родиной стал. Доярки его часто сметанкой баловали, души в нем не чаяли. А он в доярках. А еще в кухарках, свинарках и прачках. Никого лаской не обходил. Я все поражался — и как это у него так лихо выходит: парой слов с девкой обмолвится и уже, глядишь, на сеновал поволок. Одно слово — кот мартовский.

— Так разве ж я горюнюсь? — отмахнулся я от Кота. — Отвык просто от раздолья свободного. Надышаться никак не могу.

— Это ничего. Сейчас из посада выскочим, на простор выберемся, вот тогда и надышишься.

И верно. Вскоре посад позади остался. Мы в чистом поле оказались. Запорошило все вокруг. Снега непролазные. Кветан в сугробы править не стал. Выбрались мы на лед небольшой речушки и дальше покатили. Пару раз Буян на льду оскользнулся, а потом ничего, приноровился. Еще веселей сани полетели.

А над головой небо бездонное. Звезды с кулак. Воздух морозный, чистый, вкусный. Пригляделся — как будто на полночь едем.

— Старшой! — кричу. — Далеко ли торопимся?

— Нам до рассвета в Ольговичи успеть надобно, — Кветан в ответ.

Значит, Малушу увижу. Кровиночку родную. Сестренку. Отлегло от сердца. Радость пришла. Слава тебе, Даждьбоже.

— Добрынюшка! — Малуша ко мне бросилась.

Подхватил я ее на руки, закружил. И причудилось вдруг, что мы в детинце коростеньском, а не на подворье княгини Киевской.

— Соскучилась, сестренка?

— Ох, соскучилась. — Она в ответ и заплакала.

— Ну, чего ты ревешь? — я ей тихонько. — Смотри, как за это время выросла. Не маленькая уже и слезы свои показывать недругам не должна.

А она ручонками вцепилась в меня крепко-накрепко.

— Ой, Добрынюшка, — шепчет в ответ, — истосковалась я вся.

— Понимаю, Малушенька, только потерпеть надобно. Вот и батюшка велел передать, чтобы крепилась ты. Чтоб держалась, как княжне Древлянской подобает.

— Так ты видел его? Как он там?

— Нет, — покачал я головой, — не видел. Он мне весточку передал. Все с ним в порядке. И о нас с тобой у него душа болит…

— Здраве буде, княжич, — это к нам Загляда с Владаной подошли.

— Был княжич, да весь вышел, — я им в ответ, — в конюхах я ныне у кагана Святослава.

— Для нас, Добрый, — Владана сказала, — ты как ни рядись, все одно княжичем останешься.

— И на том спасибо, — улыбнулся я невесело. — Как вы тут, девки?

— Ничего, — Загляда вздохнула.

— Не обижают вас?

— Была тут одна, — Владана косу поправила, под кокошник ее запрятала, — уж больно нравилось ей княжну шпынять.

— И что? — напрягся я.

— Кипятком она ошпарилась, — Малуша мне тихонько. — Вроде как нечаянно, — а сама на Владану кивнула.

— Не бойся, княжич, — Загляда мне улыбнулась, — мы Малушу в обиду не дадим.

— Помогай вам Даждьбоже, — поклонился я им.

— Добрыня! — слышу, Кветан кричит. — Поспеши!

— Все, девки, пора мне.

Обнялись мы, я Малушу поцеловал и к конюхам поспешил.

— Коли батюшку увидишь, кланяйся ему! — мне вдогонку сестренка крикнула.

— Обязательно, — оглянулся я, а сам подумал: «Теперь уж скоро увижу».

— Ну, что, Добрыня, повидался со своими? — спросил меня Кот, когда я в сани забрался.

— Повидался, — ответил я. — А чего мы в Ольговичи-то заезжали?

— Так ведь все одно по дороге нам, — улыбнулся Кветан.

— Ой, спасибо, братцы, что уважили.

— Из спасибо шубы не сошьешь, — смеется Кот, а у самого, гляжу, на усишках сметана след оставила.

— Так ты и без шубы в накладе не остался, — пихнул я его. — Небось, уж кого-то ублажил?

— Не-е, — смеется он в ответ, — не успел. За титьки подергал только. А титьки, я тебе скажу, знатные. Во-о-от такие!

— Ты на себе-то не показывай, — засмеялся кто-то из конюхов.

— А что так? — удивился Кот.

— Да, говорят, что покажешь на себе, то и вырастет.

— Чур мя! Чур! — запричитал Кот и захлопал себя по груди.

Тут уж все не выдержали. На гогот его подняли.

— Но-о-о! — крикнул Кветан и за гужу дернул. — Давай, Буян, выноси!

И сани наши дальше покатили.

До заимки мы добрались ближе к полудню.

На опушке запорошенного снегом бора, на берегу скованной морозом речушки, стояло обнесенное частоколом просторное подворье. Даже не подворье, а крепостица малая. Охотничья заимка кагана Киевского. Заложенная еще Хольгом, захиревшая при Ингваре, при сыне его, Святославе, заимка снова востребованной стала. По осени подновили холопы частокол, начали ров вокруг стен копать, да не успели до зимы. Только мосток подвесной перекинули, да еще на берегу пристаньку соорудили. Только пристань по зиме без надобности, а вот мосток как раз впору. По этому мосту мы и въехали в тесовые ворота, на широкий двор.

Шумно нас заимка встретила: гомоном многоязыким, лаем собачьим, суматохой холопской. Охотничьи люди суетятся, псари на собачек покрикивают, стольники с кухарками перебранку затеяли — хозяева на подходе, а снедь еще не готова. Ключник на банщиков орет, какого, дескать, хрена рано топить начали? Дрова прогорели — парные выстужаются. Одним словом — к большой охоте подготовка идет.

Увидал нас ключник, оставил банщиков в покое, на Кветана накинулся:

— Что ж вы, Маренины выкормыши, так поздно приехали? В конюшне печь не топлена, хозяйских коней застудить хотите?

— Ты вот что, — в ответ ему Кветан спокойно, — за своими делами следи, а мы со своими сами управимся, — и к нам: — Вылезай, ребя. Кот, ты к кухаркам давай, чтоб тотчас у нас еда была. А то отощали с дороги. А ты, — опять к ключнику повернулся, — показывай, где тут конюшня у вас? Да поживей. Некогда нам тары с барами разводить.

От такого напора ключник аж поперхнулся. Красным от злости стал, только что он, заимщик простой, мог княжескому конюшему возразить? Кивнул только молча, рукой махнул — пошли, мол.

Конюшня просторной оказалась. И холодной донельзя. Иней по стенам, изморозь по полу. В закромах неукрытых овес серой плесенью схватился. Тут уж наш старшой не выдержал, ключнику в бороду вцепился.

— Ах ты, гнида! — завопил. — Добро хозяйское на потраву пустил! — И хлоп ключника кулачиной в ухо.

Кулак у Кветана небольшой, но увесистый. Отлетел ключник, в овес подгнивший зарылся. Руками-ногами забарахтал.

— Убивают! — кричит. — Живота лишают! Тут на крик дворня подскочила.