Леонид Глыбин - Дангу

Григорий опять очнулся. Наверное, от ночного холода. В Гималаях в апреле-мае температура ночью на больших высотах может падать до нескольких градусов тепла. Ведь высота перевала Зоджи-Ла более трех с половиной километров.

Бедному россиянину стало немного полегче, и раненая нога его уже не донимала. Стуча зубами и проклиная разбойников на чем свет стоит, Григорий пополз к трупу лошади, смутно видневшемуся в ночной темноте. Он надеялся найти хоть что-нибудь из одежды. Сейчас главное было согреться. Увы, его руки нащупывали одни лишь острые камни. Привалиться к лошади и провести ночь — мелькнула мысль. Но, прикоснувшись трясущейся от холода рукой к трупу, он отдернул ее. Труп был не теплее окружающих камней.

— Куда исчез тот добрый человече, который принес мне снега? И кто он? За что прогневил тебя, Пресвятая Богородица, защитница ты наша? Прости меня, грешного, не дай пропасть в земле индианской рабу твоему! — бормотал купец застывшими губами.

В темноте безлунной звездной ночи он едва заметил в некотором отдалении какой-то бугор.

— Чай еще одна лошадь? Аль что-то иное? Надобно проверить.

И он медленно пополз, подтягивая рукой раненую ногу. Это действительно оказалась лошадь. И, о счастье! Около нее Григорий наткнулся на окровавленный стеганый халат. То ли разбойники забыли его в спешке, то ли побрезговали.

— Благо тебе, Господи наш! — шептал Григорий, весь дрожа, привстав, насколько позволяла нога, и натягивая одежду. Внезапно рука наткнулась под халатом на что-то твердое, и Семенов с радостью понял: пистолет. Пошарив еще, он обнаружил пояс с мешочками, где наверняка были пули и заряды. Это была невероятная удача. Теперь можно было дотерпеть до утра. А там, при свете солнышка, получше схорониться в камнях или кустах и дождаться какой-нибудь помощи. Скрипя зубами от боли, Григорий перепоясался и заткнул за пояс пистолет.

— Эх-ма, вот горе-беда, сколь товару хорошего пропало, — бормотал он, — и прибытку уж не будет! Да, ладно, живой хоть…

Голова еще немного гудела, ногу дергало, но он постепенно начал согреваться, и его стало клонить в сон.

Видения и образы чередой возникали перед Семеновым, унося его в далекую родную Россию, любимую Новгородчину. Вот ему вроде почудилось, что его окликнула ласковым тихим голосом жена Авдотья. Будто бы она подает ему горячий, только что испеченный душистый каравай ржаного хлеба, и он впивается зубами в поджаристую корочку.

Видение исчезло, Григорий очнулся от забытья, застонал, ногу снова нестерпимо заломило. Страшно хотелось есть.

А вот чудится ему, что стоит он по грудь в хлебном поле, и хорошо-то как! Теплый летний день, голубое небо с облаками-барашками, яркое солнце, и тут вдруг, откуда ни возьмись, бегут со всех сторон дети его, целуют да обнимают. Ванятка, Петр да Аннушка с Дарьей, все ладные такие, красивые, мальчики в рубашечках-косоворотках, подпоясанных малиновыми кушаками, в сапожках мягких, а девочки в сарафанах пестрых. Хохоту, шуток полно, и валятся все вместе на теплую землю, а над ними только золотистые колосья ржи шуршат на ветерке да кланяются васильки синими головками.

Тут и другая картина встает перед ним, сменяя прежнюю. Зима. Вроде он на розвальнях дрова вывозит из лесу. Кругом снега искрятся под медно-красным февральским солнцем, белыми шапками прикрыты деревья и кусты, мороз щиплет за нос и щеки. «Но-о-о, милая!» — подстегивает вожжами Григорий. Лохматая лошаденка Ганька резво тянет сани. Пар от дыхания садится белесым инеем на ее морду. Полозья скрипят по снегу, дорога, извиваясь меж холмов, спускается к речной долине и взбегает на обрыв, где видны уже избы родного села Пеньково.

Снова появляется из тумана Авдотья, и вроде бы опять лето. Она кланяется ему низко и показывает что-то на земле. И уже это не Авдотья, а друзья-приятели Салим и Тенгиз машут руками и куда-то зовут с улыбками. Все окончательно мешается в уставшем мозгу Григория, и он постепенно погружается в тяжелый, тревожный сон.

Звезды потускнели на ночном небе, а потом и вовсе исчезли, и над гребнями гор на востоке заалело солнце, разливая свет и разогревая остывшие за ночь землю и воздух. Занимался новый день.

Григорий, просыпаясь, зашевелился под своим халатом, заохал, запричитал, освобождая руку. Откинул воротник с головы, чтобы осмотреться, и застыл в немом изумлении.

Перед ним на плоском камне лежала кучка белых, толстых кореньев, несколько каких-то плодов красного цвета и тушка крупного зайца. В некотором отдалении неподвижно стоял вчерашний незнакомец и внимательно, без каких-либо признаков страха, смотрел на Григория.

Словно не было прошедшей ночи, и будто бы совсем не спал Григорий.

Заметив у человека на шее крестик с цепочкой, купец изумленно воскликнул:

— Батюшки! Свой, православный! Ты кто будешь, отрок? Откуда ты, а? Почему голый?

Дангу молча продолжал смотреть на Григория.

— Да что ты молчишь? Инда глухой, что ли? Ой, забыл я, что по-расейски не разумеешь!

Дангу покачал головой и показал пальцем на еду, лежавшую перед Григорием. И только сейчас тот понял, как был голоден. Ведь он не ел целые сутки. Коренья и фрукты оказались вкусными и были уничтожены за несколько минут. К зайцу Григорий не притронулся.

— Не ем я сырого мяса! Прости ты меня! А теперича, добрый человече, помоги мне добраться до фортеции, что в Балтале. Разумеешь? Бал-тал, Бал-тал! — четко произнес Григорий. Показал на себя, потом махнул рукой в сторону зеленых хребтов Кашмира и попытался привстать. Но охнул и скорчился.

В глазах у него потемнело, и он едва не потерял сознание от адской боли. Нога, проклятая нога! Она раздулась, как бревно, и совсем не сгибалась. Рана на бедре затянулась и больше не кровоточила, но приобрела сине-черный цвет.

Утреннее солнце быстро нагревало воздух. Стало тепло. Пока Григорий приходил в себя от безуспешной попытки встать, Дангу лихорадочно соображал, что ему делать дальше. Мысли проносились одна за другой. Этот ми совсем не страшен и настроен вполне дружелюбно. У него доброе и открытое лицо. Он нравится Дангу. В нем все интересно, странный язык и гау у него на шее. Такой же, как у него. Но надо уйти в безопасное место. Вместе с ним. А он не может ходить. Он ранен. Что же делать?

В это мгновение острый охотничий слух Дангу уловил пока еще очень далекие незнакомые звуки. Это было цоканье лошадиных копыт о камни, звон металлических предметов и человеческие голоса.

Дангу вскочил на камень, поворачивая голову из стороны в сторону, чтобы установить направление звуков. Да, точно, они доносились оттуда, с юга, с Великих Равнин.

Что же делать? Первой его мыслью было убежать. Но как же этот ми? Юноша уже успел к нему привыкнуть и привязаться. Бросить его? Нет, нет! Дангу спрыгнул с камня, обежал вокруг недоумевающего Григория и снова остановился, застыв на несколько секунд, весь превратившись в слух. Сомнений не было. Звуки приближались. Наверняка это были ми.