Владимир Нефф - Перстень Борджа

Визири, сидевшие на турецкий манер на низком диване у стены, обтянутой голубым бархатом с золотыми звездочками, слушали и обдумывали, делали заметки, намеками давали понять и предлагали, соглашались и выражали сомнения, короче — помогали султану управлять государством, хотя произносили все вполголоса, едва шевеля губами; сидели они настолько неподвижно, что, если бы время от времени кому-нибудь не приходилось поправлять огромный, сползавший тюрбан, оттягивавший голову назад, их можно было бы принять за восковые фигуры. К решениям султана, которые, как уже отмечалось, заносились в книгу для истории, высокие сановники присоединялись согласным шепотом, а чауши, не смевшие подавать голос, сопровождали этот шепот странным возгласом «Бак, бак!», что означает: «Слушайте, слушайте!», или «Зрячий да смотрит!», или «Вот так и сделаем!». И молодой принц Мустафа, угнездившись в углу на голом полу, не добавлял к высказываниям своего замечательного брата ничего, поскольку не принимал их к сведению. Худой, с мелким лицом, на котором пылали огромные кафкианские глаза, одетый в подбитый ватой кафтан, поскольку был очень чувствителен к холоду, он перебирал жемчужные четки, перечисляя доблести Аллаха, бормоча их себе под нос на каком-то искаженном арабском языке, в котором придворные ученые будто бы распознавали элементы речи самого Аллаха: «Он — свидетель всех дел. Он — само милосердие и само сострадание. Он — суровый Гений Мщения, который ничего не прощает. Он самодостаточен и не нуждается в людях». И так далее, и так далее, пока на шнурке хватало жемчужин.

В расположенной под самым потолком части огромного и великолепного помещения, где происходили заседания, были прорезаны оконца наподобие бойниц, забранные частой-частой решеткой; за этой частой-частой решеткой — как можно было полагать или догадываться — прятались женщины из гарема султана, которым разрешалось наблюдать за совещаниями, оставаясь невидимыми. Они вели себя настолько тихо, будто их и вовсе не было. Возможно, что их и в самом деле там не было.

Бремя ответственности, которое султан держал на своих плечах, было столь огромно и непомерно, что его возможно было нести разве лишь символически; вот так и султан — нес его, но лишь символически.Он владел собственно Турцией, что было порядочно, поскольку туда входили, включая области непосредственных интересов, вся Малая Азия до самого Каспийского моря, равно как Болгария и Румелия, Крым и Абхазия, Армения и Румыния, Венгрия и Сербия, Босния и Герцеговина, Черногория и Албания, а также Греция, Сирия и Худжаз, то есть современные Саудовская Аравия, Египет, Триполи и Алжир, а это уже само по себе изрядно; и пусть даже названия большинства стран, подвластных его мощи, были лишь пустым звуком — они все равно предполагали новые заботы, решения и повеления.

Подобных забот, решений, повелений и запретов было более чем достаточно; впрочем, когда три года назад — минуло, стало быть, три года со времени известных неприятных событий — султану пришлось самолично заняться уничтожением какого-то ничтожного островка Монте-Кьяра, он предпринял это исключительно для того, чтобы заслужить расположение Владыки неверных (разумей: папы), с которым тогда, на период, надо думать, весьма короткий, рекомендовалось поддерживать дружеские связи и по письму которого нетрудно было догадаться о его подспудном, но настоятельном желании стереть этот островок с лица земли руками султана; мысли и желания гяура, тем более главного гяура, верховного чародея христиан, неисповедимы в своей наивности, а расследовать их подспудный смысл и побудительные причины столь же немыслимо, как изучать следы комаров, толкущихся в летних сумерках вокруг зажженного фонаря. Тогдашние решительные деяния султана — ныне уже канувшие в Лету — можно без преувеличения счесть жестом доброй воли и примирения. Впрочем, о таком пустяке можно было бы и не вспоминать, если бы не заслуживающие внимания последствия, когда люди долгое время спустя продолжали умирать от какой-то странной болезни — то ли от распада тканей, то ли от свертывания крови, — начинавшейся после употребления в пищу рыб, выловленных поблизости от затонувшего островка.

Сегодня обсуждались совершенно иные проблемы, ибо турецкая империя, хоть все еще огромная и могущественная, обнаружила некоторые — Аллахом, несомненно, предусмотренные и одобренные, но оттого не менее тревожные — признаки упадка. Одним из самых заметных таких признаков был неустанный и неудержимый рост числа чиновников, военнослужащих, сборщиков налогов, старших помощников сборщиков налогов и помощников старших помощников сборщиков налогов; лишь самые младшие сборщики действительно собирали налоги, в то время как те, кто был над ними поставлен, лишь передавали собранное из рук в руки, придерживая в своих грязных, загребущих лапах больше, чем полагалось, и потому рост налогов сопровождался таким же неустанным и неудержимым ростом расходов на поддержание и содержание личных дворцовых резиденций и гаремов привилегированных граждан — сералей, которые росли как грибы после дождя.

Во времена жесткого режима, установленного суровым султаном Сулейманом, с увлечением рассылавшим европейским монархам мрачные послания, где он обещал предать их самой позорной казни, какую только способен изобрести человек, расходы на султанский сераль составляли сущие пустяки, всего какую-нибудь сотню тысяч дукатов ежегодно; в эпоху, о коей мы ведем речь, расходы составляли уже более двух миллионов в год. Великий визирь, в царствование Сулеймана получавший двадцать тысяч дукатов в год, нынче, будучи совершенно немощным склеротиком, получал пятьсот тысяч ежегодно. Ветераны турецкой армии, покорители континентов и основатели империи, пили одну лишь чистую воду и спали на жестком ложе. Их потомки и преемники пили вино, хотя это запрещалось самим Магометом, дрыхли на подушках из гагачьего пуха, а перед сном велели чесать себе пятки изощренно-красивым мальчикам. Отечественные деньги падали в цене, весе и золотом достоинстве, этот упадок повышал спрос на заграничную валюту, чем пользовались европейские торгаши, скупавшие в Стамбуле по бросовой цене за свои севильские пиастры, французские пистоли и венецианские цехины древесину, медь, олово, железо, кожи и прочие виды сырья, которых не хватало и самой стране. Немыслимая нищета бесправных слоев населения имела следствием все возраставшее число моровых эпидемий; не проходило почти ни одного дня, чтобы в стольном городе не становилось известно о все новых явлениях чумы.

Недовольный таким состоянием дел, Тот, Для Кого Нет Титула, Равного Его Достоинствам, во множестве назначал и отзывал, то есть менял своих министров и чиновников, снимая тех, кто — по его мнению — оказался непригодным, и призывая на их место новых министров и чиновников. Эти бесконечные замены вели к тому, что никто из его советников и помощников не чувствовал себя прочно сидящим в седле, не ведая ни дня, ни часа, когда султан вызовет их, чтобы повелеть «отпустить бороду», а так как при дворе султана носить бороду имел право лишь сам султан и придворный маршал, то для всякого иного предложение «отпустить бороду» означало увольнение с занимаемой должности и изгнание из сераля; а поэтому все старались как можно быстрее, пока не отросла борода, нагрести денег и поместий.