Владимир Нефф - Перстень Борджа

Величественный старец раздвинул, наконец, тонкую ниточку губ, скрытую в белоснежной гуще его леонардовой бороды.

— Нет, не позволил бы, — проговорил он. — Господин да Кукан не позволил бы себя уговорить, и поэтому я молчал. Ждал, пока вы выговоритесь, Пакионе, поскольку знал, что иначе вы не успокоитесь; я прекрасно понимал, что вы напрасно тратите слова, ибо речь идет о вещах столь серьезных, что интересы одной незначительной личности, какой являетесь вы, не могут приниматься в расчет. Папская делегация была взята под арест в контексте новой, опасной для Европы концепции, в связи с определенным политическим поворотом, который Его Превосходительство господин да Кукан начал проводить в жизнь с тех пор, как добился исключительного влияния на правительство Его Величества султана Османской империи, а поэтому смешивать в разговоре эти серьезные, чрезвычайно важные проблемы с вопросом о каком-то дядюшкином наследстве, пусть даже огромном, право слово, как метко заметил Его Превосходительство, крайне наивно.

— Тогда зачем же мы сюда приехали? — удивленно воскликнул молодой распутник.

— Его Превосходительство господина да Кукана, — продолжал Джербино, — как европейца, возможно, заинтересует мнение серьезных и беспристрастных людей из европейских кругов — церковных и светских, которые с интересом и тревогой наблюдают за тем политическим курсом, который он проводит. Их мнение, которое я возьму на себя смелость высказать, — однозначно: Его Превосходительство совершает трагическую ошибку.

Джербино помолчал, надеясь, что Петр попросит уточнить, в чем состоит допущенная им трагическая ошибка, но Петр не спросил ничего. Однако Джербино показалось, Петр уже не настаивал на своем consiliu abeundi, то есть на своем предложении удалиться, которое он уже высказал обоим ночным визитерам, поэтому Джербино продолжал:

— Европа больна, Ваше Превосходительство, подвержена десяткам смертных недугов, а ваш способ лечения, состоящий в том, чтобы подвергнуть ее еще одной смертельной опасности, возродив османскую агрессивность, иначе говоря, угрожать Европе, снедаемой внутренними недугами, еще и внешней опасностью, — такое лечение означает страшный риск, который может обернуться непоправимой трагедией. Я знаком с письмом, которое послал своей королеве здешний секретарь французского посольства, в нем он излагает содержание неофициальной беседы с Вами. Королева-регентша, испугавшись, предоставила копию этого письма в распоряжение Ватикана, равно как императору австрийскому и королю испанскому, так что и я имел возможность пробежать его глазами и поэтому знаю, о чем говорю. Я взываю не только к Вашей рассудительности, Ваше Превосходительство, но прежде всего к Вашему европеизму, когда обращаюсь к вам с просьбой разрядить напряжение, которое вызвано политическим курсом, проводимым Вами, и начать с акта освобождения из-под ареста графа О** и его посольства.

— Вы, так же как и ваш молодой подопечный, напрасно теряете время. Мне смешно видеть вас, именно вас, в роли апостола мира и согласия. Во имя какой высокой идеи пять лет назад вы способствовали интригам Гамбарини? И та роль, которую вы играли, когда в бытность мою хозяином острова Монте-Кьяра Гамбарини предал меня второй раз, мне тоже до сих пор совсем неясна. На кого вы теперь работаете? Кто заплатил вам за то, чтобы вы читали мне нотации теперь?

— Я, нищий аптекарь и плохо оплачиваемый подеста ветшающего городишки Страмбы, конечно, не могу позволить себе роскошь дипломатических акций на свой страх и риск, — ответил Джербино, — и не вижу, к чему мне скрывать, что в данный момент я нахожусь на службе Его Святейшества. Но о том, что упомянутый Гамбарини, я хочу сказать, Его Преосвященство кардинал Гамбарини, предал Вас не один раз, но дважды, мне ничего не известно.

— Несущественно, довольно и того, что это известно мне.

Петр помолчал, а потом задал вопрос, который обрадовал обоих его посетителей.

— Что делает Гамбарини при французском дворе?

— К сожалению, то же, что и до сих пор: безобразничает, — ответил Джербино. — С тем лишь различием, что Его Преосвященство уже не мальчик, но зрелый мужчина, и сидит не в Страмбе, а в Париже, и посему его козни много серьезнее и опаснее, чем прежде, несколько лет тому назад, когда он вернулся на родину. Мне горько и больно об этом говорить, потому что я — страмбский подеста, а род Гамбарини с незапамятных времен был гордостью нашего города; воистину, именно блеск этой фамилии и привел к тому, что я склонился на его сторону и так или иначе время от времени оказывал ему помощь и делом, и советом. К сожалению, тогда мне не было известно то, что я знаю теперь, а именно — что Джованни Гамбарини недостойный потомок великих предков. И если Ваше предположение, Ваше Превосходительство, о его участии в нападении на островок Монте-Кьяра справедливо…

— Это не предположение, а твердое знание, — перебил Джербино Петр.

— …в таком случае, — невозмутимо продолжал величественный старец Джербино, — действительно странно, можно сказать, фатально, что его замыслы и поступки находятся во всегдашнем противоречии с замыслами и деяниями Вашего Превосходительства.

— Не понимаю, — сказал Петр. — Каким образомон очутился при французском дворе?

— Это произошло в результате странного стечения обстоятельств, — проговорил величественный старец. — Года два назад наша великая певица La bella Olympia была приглашена петь в Париж ко двору. Ее выступление, как и всегда, имело большой успех, и когда после концерта утихли овации, которыми избалованные парижане наградили нашу артистку, королева-регентша оказала ей честь, пригласив приблизиться к трону, и долго ласково с ней разговаривала. Ее Величество, как известно, итальянка и любит порадовать себя звучанием родной речи. Наша славная Олимпия, помимо всего прочего, упомянула, что недавно концертировала в Страмбе у вдовствующей герцогини Дианы. «Ах, герцогиня Диана, — молвила Ее Величество, — несколько лет назад она послала мне замечательное средство для рук, перчатки из мягкой кожи, пропитанные каким-то особым составом». Помнится, эту мазь я сам имел честь изготовить по рецепту, перешедшему ко мне от предков, благодаря ей даже самая грубая и запущенная кожа…

— Ну дальше, дальше, — прервал его Петр. — Что было дальше?

— Так вот. Ее Величество королева-регентша, — продолжал Джербино, — благодаря встрече с Прекрасной Олимпией вспомнившая о герцогине Диане, послала ей записочку с просьбой прислать еще одну пару косметических перчаток, точно таких, как прежние, которые она уже однажды получала от нее и которые тогда — еще бы! — обнаружили свои превосходные свойства. Разумеется, герцогиня Диана чуть не надорвалась от усердия, и я вынужден был тут же приняться за свою фармацевтику, которую давно было забросил, чтобы получить необходимые ингредиенты, а когда перчатки были готовы, герцогиня вручилаих кардиналу Гамбарини, чтобы тот, не мешкая, отправился в Париж и передал их Ее Величеству. Кардинал взялся осуществить эту заманчивую миссию с огромным удовольствием и справился с ней с большим успехом, о чем можно судить по тому, что обратно из Парижа он уже не вернулся. Этот прелестный юноша умеет себя держать в придворных кругах, он итальянец, и не удивительно, что Ее Величество королева-регентша пришла от него в восторг и сделала его своим личным духовником.