Владимир Нефф - Перстень Борджа

А в Стамбуле как-то вечером, почти месяц спустя после этих событий, достопочтенный Хранитель сокровищ паша Абеддин, дефтердар-эфенди, тот самый, кто, как мы помним, пользовался дурной репутацией из-за того, что в свое время чуть не спятил после финансовых жертв, которые ему пришлось возложить на алтарь военного ведомства, объявился на рыночной площади нагишом, вернее, в одном халате без воротника, оторванного в приступе ярости и печали, и, по давней привычке, уже в сумерках посетил французского посла господина д'Анкетиля, проникнув к нему в дом через черный ход. Паша Абеддин и господин д'Анкетиль были старинные приятели, и, поскольку мусульмане не могли встречаться с христианами открыто, оба пожилых господина виделись тайком, чтобы раз или два в неделю, никем не замеченные, сыграть в пике.

Как и всегда, они удобно устроились в обтянутых чалоунами креслах возле круглого столика у камина, где тлело дубовое полено — скорее для создания уюта, чем для тепла, ибо дни стояли погожие, — намереваясь перед началом игры выпить знаменитого бургундского, которое посол распорядился доставлять ему с родины. Паша Абеддин, в душе европеец, любил эти минуты, проходившие в атмосфере, ничем не напоминавшей о востоке, в удобном кабинете, обставленном превосходной современной мебелью в стиле Генриха Четвертого, где, вместо противно шаркающих от чрезмерного угодничества ссутулившихся рабов, непринужденными pas du valet, то есть шагами вышколенного камердинера, неспешно подходил личный слуга посланника, одетый в серую ливрею, и ублажал обоих собеседников вином и куревом.

Господин д'Анкетиль был на этот раз в дурном расположении духа и, спрошенный о причине своего расстройства, махнул рукой, словно отгоняя муху.

— Ах, сплошная ерунда, — произнес он. — Все несчастья мира происходят оттого, что таким людям, как я, кто находится в гуще жизни и изо дня в день ведет борьбу с жестокой реальностью, приходится танцевать согласно инструкциям бюрократов, которые ни о чем не имеют понятия. А мне это надоело, лучше уж все бросить, вернуться в свои туринские владения и до самой смерти выращивать картошку и капусту. Право, сам удивляюсь, отчего я не сделал этого раньше и почему все еще торчу в этом городе, где полно клопов, где человек годами не видит солнца, потому что оно скрыто за тучами коршунов. В Турине нет никаких коршунов, там небо голубое и чистое, как сталь. Мои имения лежат не в той части Турина, которую называют садом Франции, а несколько в стороне, на равнине д'Амбуаз, где не земля, а сплошной мел да мох и только местами полосы плодородных почв, но все равно такой красоты нигде больше нет. И отовсюду все видно на мили вперед. И никаких минаретов. Ах, как раздражают меня эти их минареты!

— Вы там и родились? — спросил паша Абеддин.

— Да, я родился в Турине, — ответил господин д'Анкетиль. — И я хотел бы туда возвратиться.

— А я не хотел бы вернуться туда, где родился, — признался паша Абеддин. — Потому что я родился в маленькой деревеньке недалеко от Лодзи, среди болот, и если что и помню из своего детства, так эти воспоминания ничего не стоят, к примеру — как мы с отцом ходили в Лодзь на базар по узенькой тропинке, через которую туда-сюда прыгали лягушки, зеленые в коричневую крапинку на спине; скажите. Ваше Превосходительство, стоит ли человеку вспоминать о зеленых в коричневую крапинку лягушках? И я так рад, что устроился здесь, в Стамбуле, где чувствую себя более или менее сносно, то есть я бы чувствовал себя здесь вполне сносно, если бы не этот злосчастный Абдулла, Ученость Его Величества, который охотно пустил бы нас по миру, лишь бы получить деньги на приобретение пушек и ружей.

— То есть как? — спросил господин д'Анкетиль. — Я-то полагал, что эти материальные жертвы вы приносите с радостью и что в ваших кругах Абдулла очень популярен, если не любим.

Паша Абеддин беззвучно рассмеялся.

— «Популярен, если не любим»! — повторил он. — Правда, султан любит его, он забавляется его болтовней, а генерал янычар Ибрагим — его друг детства, но ведь это чурбан, которому безразлично, спит ли он на голой земле или на пуховых подушках; что же до остальных господ… Абдулла посягнул на их имущество, а они должны его любить? Вам доводилось видеть что-либо подобное?

— Рад, очень рад слышать, что его не любят, — сказал господин д'Анкетиль. — Это как раз и есть предмет той очередной бюрократической ерунды, которая меня разозлила и от которой я вне себя. Только что мною получено из Франции письменное указание распространить известие, что Абдулла, который ни с того ни с сего очутился в Париже, был там арестован и казнен.

Паша Абеддин подскочил.

— Нет, не может быть, — проговорил он.

— Что значит — не может быть? — переспросил господин д'Анкетиль.

— Я говорю — этого не может быть, — ответил паша Абеддин. — И зачем Вашему Превосходительству распространять известие о том, чего не случилось, потому что не могло случиться никогда?

— А почему этого не могло случиться? — хмуро спросил господин д'Анкетиль.

— Потому что, если бы случилось, это было бы слишком хорошо, — сказал паша Абеддин.

— Хорошо или нехорошо, но это случилось, — сказал господин д'Анкетиль. — Написано черным по белому. Они хотят, чтоб я преподнес это известие так, чтоб как можно серьезнее досадить турецким правительственным кругам: требуется подчеркнуть, что он был замучен и казнен без приговора, поскольку вина его не была доказана, и так далее. Иными словами: как дипломат, я должен таким образом вести себя, чтобы султан, тоже без объявления приговора, повелел посадить меня на кол, и все это из-за идиотской глупости одного вшивого капуцина, никогда и в глаза не видевшего живого турка.

Господин д'Анкетиль снова вышел из себя.

— Вы говорите, Ваше Превосходительство, что Абдулла очутился в Париже ни с того ни с сего, — сказал паша Абеддин. — Но как это он мог попасть в Париж ни с того ни с сего? Разве человек попадает в Париж ни с того ни с сего?

— Не знаю, — сказал господин д'Анкетиль. — Но ведь оказался же, раз об этом пишет отец Жозеф…

— А может быть, это случайная ошибка? — предположил паша Абеддин.

— Маловероятно, ведь шевалье де ля Прэри, который Абдуллу хорошо знает, сейчас как раз в Париже и наверняка установил его личность. A propos: когда эту вашу «Ученость Его Величества» вы видели в последний раз?

— Правда, правда, я только теперь сообразил, что Ученость Его Величества уже давно не показывался во дворце, — согласился паша Абеддин. — Мы полагали, что он где-нибудь что-нибудь да реформирует. Этому человеку непременно нужно осуществлять какие-нибудь реформы. Реформы — это его призвание.

— А он, как видите, вместо этого добрался до Парижа и там нашел свою смерть, — сказал господин д'Анкетиль.