Владимир Нефф - Прекрасная чародейка

— Ну, хорошо — и что же дальше? Дальше-то что? Вы помешали мне выпустить желтую ракету, но это ваш единственный успех. Теперь вы торчите здесь и не знаете как быть. Или собираетесь стоять тут всю ночь, до завтра, до одиннадцати часов, когда Альбрехту Вальдштейну будет вынесен окончательный приговор? В данный момент вы, правда, связали меня по рукам и ногам, но ведь и я вас связал: если я не могу двинуться отсюда, то и вы сделать этого не можете. Но вы одиноки, вашей сказочке о настоящем и мнимом Вальдштейне не верит даже мой злейший враг, отец Жозеф; а мои сторонники всюду, куда ни глянь. Через четверть, самое позднее через полчаса они начнут сходиться сюда для заключительного совещания. Прежде чем догорит эта свеча, в доме будет полно моих приверженцев. И что же, мокрая вы курица — это я говорю буквально, вы действительно мокры, — что вы сможете против них? Что, по-вашему, произойдет?

— А ничего, — ответил Петр. — До сих пор вся моя жизнь была сплошной большой импровизацией.

— И несомненно, успешной. То-то вы и зашли так далеко и забрались так высоко. Послушайте, Кукань, бросьте вы все да переходите ко мне. Вы обладаете мужеством, здоровьем, силой — и умом. Слишком жалко расходовать все это на тщетные и заранее обреченные авантюры, как, например, на борьбу против Альбрехта Вальдштейна. Еще несколько часов, и я стану самым могущественным владыкой Германии, а тем самым и Европы. Вы теперь сами видите, что ваши приватные любительские попытки преградить мне путь — смешны. Помогите мне, вместо того чтобы вредить мне и надоедать. Под моей охраной и под моим руководством перед вами откроются такие перспективы, какие вам и не снились.

— Нечто подобное говорил мне папа, посылая против вас.

— И тут же вас отозвал, — заметил Вальдштейн. — Не забывайте, я знаю, о чем вы беседовали с отцом Жозефом в монастырском садике.

Петр выглянул из окна.

— Вы сказали, ваши сообщники начнут собираться через четверть часа?

— Да, я так сказал, — ответ Вальдштейна звучал несколько вопросительно.

— По-моему, они уже собираются, только они почему-то больше похожи на стражников.

Внизу сильно застучали в домовую дверь. Затем с лестницы донеслись возбужденные голоса, и минутой позже кто-то нажал ручку двери, ведущей в каморку.

— Простите, что помешал, господин, но тут пришли люди из ратуши, — послышался из-за двери голос астролога Сени, голос робкий, старческий, и тотчас его заглушил стук в дверь и грубый полицейский окрик:

— Открывайте! Немедленно открыть!

Петр отодвинул засов, и в мансарду, с пистолетом в руке, вошел начальник городской стражи, сопровождаемый тремя вооруженными стражниками.

— Вы пускали ракеты из окна! — заявил он.

— Это не запрещено, — возразил Петр.

— Нет, если это не причиняет ущерба частной собственности, — сказал начальник. — Но ваши ракеты подожгли склад тряпья на Верхнем Верде. Сдайте оружие и предъявите документы.

Петр отдал начальнику стражи свой кортик и вынул из кармана дорожный паспорт, пропитанный водой.

— Тьфу, черт, — выругался начальник, пытаясь разобрать расплывшиеся буквы. — А кто этот второй господин?

Вальдштейн, возмущенный, величественно поднялся.

— Требую обращаться со мной с должным почтением! Велик ли ущерб, причиненный этим человеком?

— Владелец склада, купец Циммерман, оценивает ущерб в двадцать золотых.

— Я заплачу двести, — заявил Вальдштейн, — а больше вам тут нечего делать.

— Сколько вы заплатите, решит суд, — возразил начальник. — Прошу ваши документы.

— Отказываюсь, — отрезал Вальдштейн.

— Кто вы? Ваша фамилия?

— До этого вам нет дела!

— А вот увидим, есть мне до этого дело или нет. Кто владелец этого дома?

Вперед выступил астроном Кеплер, до тех пор стоявший на лестничной площадке.

— Я, доктор Иоханнес Кеплер, бывший личный астроном его императорского величества. А этот господин — мой жилец.

— Вы зарегистрировали его в ратуше?

— Не счел нужным.

— Уплатили за него по таксе? Или он сам внес деньги?

— По какой таксе?

— За временное проживание, — объяснил начальник.

— Если я сказал, что не счел нужным его регистрировать, из этого вытекает, что ни по какой таксе я не вносил… — сказал Кеплер.

— Так кто же он? Как его зовут?

— Не ведаю, — отвечал астроном. — Знаю лишь, что он весьма высокородный господин.

— Знаем мы таких высокородных. — Начальник сделал знак одному из своих людей. — Обыскать, нет ли у него оружия.

— Не смейте прикасаться ко мне! — крикнул Вальдштейн, лицо которого опять начало распадаться от бешеного гнева.

Не обращая на это никакого внимания, стражник обеими руками основательно стал ощупывать его одежду.

— Позовите графа Макса из Вальдштейна! — кричал герцог. — Он удостоверит мою личность!

— Зачем звать какого-то графа? — удивился начальник. — Назовитесь сами и покажите ваши документы.

Вальдштейн, с побелевшим, негроидно расплющенным носом, только стиснул оскаленные зубы.

— Мне кажется, — вставил Петр, — вы проиграли шахматную партию.

— Ни в какие шахматы играть тут не будут, — заявил начальник. — Пойдете в кутузку. Оба.

— Даю вам честное слово дворянина, — начал было Вальдштейн, — что я — лицо высокопоставленное и не могу открыть своего имени по причине государственной политики…

— Срал я на ваше дворянское слово, — оборвал его начальник. — Я тоже дворянин, сын барона, только вот мать моя, увы, была прачкой. Ну, как? Пойдете добровольно, без всяких фиглей-миглей?

— Пойду добровольно, но, как Бог свят, вы об этом пожалеете!

— Вот это речь настоящего дворянина, — одобрил начальник. — Пошли!

Так и сделали.

В подвальном узилище, куда ввергли обоих без всякого предварительного допроса — ибо час был поздним и чиновники магистратуры давно покинули свои кабинеты, — Вальдштейн сохранял спокойствие, и, насколько можно было разглядеть в свете ночного неба, проникавшего в камеру, лицо его снова приняло то, уже описанное нами, вальдштейновское выражение равнодушия и невозмутимой самоуверенности, причем его чуть приоткрытые гордые губы словно говорили: «Да, это по мне, это делается по моим планам». Но когда в вечерней тиши колокола отбили десять часов, он вдруг разразился судорожным смехом, в котором не было ни капли веселья, ибо смех этот граничил с рыданием; смеясь так, он растянулся на нарах.

— Склад тряпья! — воскликнул он. — Тряпичный склад ценой в двадцать золотых, подожженный вами, сорвал величайшее предприятие со времен перехода Цезаря через Рубикон! Будьте вы прокляты, Кукань, будьте прокляты и молитесь Богу, чтоб он отдалил момент, когда я буду в состоянии отплатить вам!