Далия Трускиновская - Часовой

Почему он считал, что мне необходимы все эти странные знания?

Может быть, просто настала ему пора отдавать кому-то накопленное, а никого другого у него не было?

Этот вопрос пришел мне в голову только теперь.

Вспоминая, я складываю факты один к одному, и получается занятная картина. Ингарт знал немецкий, английский и шведский. Насчет шведского утверждать не берусь – он сам так сказал. По-немецки он как-то читал мне стихи. А с английским бывали такие эпизоды. Когда в очередном анекдоте действие разворачивалось на борту английского корабля, я, понятное дело, перевирала всю морскую терминологию. И Ингарт направлял меня на путь истинный, обнаруживая неожиданное знание военного дела вообще и корабельного в частности. Это вполне соответствовало должности военного переводчика, о которой я знала с нашей первой встречи, но мало вязалось с карьерой инженера по технике безопасности. Какого лешего Ингарт из переводчиков угодил в инженеры?

Задавать прямые вопросы я и тогда считала неприличным. А окольных путей, чтобы разобраться, искала. Как-то я спросила его, что это у него за должность такая.

– Что такое техника безопасности? – тут Ингарт неожиданно рассмеялся своим сухим и холодноватым смехом. – Да, тут судьба неплохо скаламбурила. То, чем я занимаюсь, называется техникой безопасности. Ну, как тебе, филологу, объяснить?.. То, чему я теперь учу тебя, – это техника твоей личной безопасности. А есть такая техника для целых предприятий, городов, для государства наконец. Должен же кто-то этим заниматься.

В сущности, он ушел от ответа. Хотя мог бы подробно объяснить мне, чем каждый день занимается в своем учреждении. Но все равно повис бы в воздухе вопрос: зачем инженеру или переводчику приемы, позволяющие обезоружить не только вооруженного мужчину, но и вооруженную женщину? Где это он нахватался? Ингарт показал мне один такой прием, пояснив, что так брали в сорок пятом женщин-эсэсовок, и, слава Богу, он хранится в моей памяти без употребления.

К сожалению, как раз тогда моя первая подруга познакомилась с потенциальным женихом, а я – с его другом. Начались сложные отношения, любовный квадратик, в котором каждый день соотношение сил менялось. В общем-то оба наших кавалера, как выяснилось впоследствии, ломаного гроша не стоили, но это были первые настоящие кавалеры, и для наших с подругой близких настали тяжкие дни. Ее мать приняла этот роман в штыки, началась жуткая конспирация, стан родственников раскололся. Мое семейство отнеслось к этой напасти с должной иронией. Тогда были в моде разноцветные пластмассовые клипсы и браслеты, и мы закупали эту мерзость килограммами, более того – мы их носили! В полной боевой экипировке мы были похожи на две новогодние елки. Отговорить нас было невозможно.

Благодаря клипсам и кавалерам я не задала Ингарту той дюжины вопросов, которые теперь не дают мне покоя, – хоть на один из них он бы ответил.

Почему – волк? Почему – волчонок? Ингарт рассказывал кое-что о повадках волков, особенно подчеркивая тот факт, что они – однолюбы. Но откуда он знал все это, я не могла понять. Ни на какие книги он не ссылался.

Правда, как-то он рассказал историю о раненной рыси. Будто бы он плыл с кем-то на лодке, а в нескольких метрах от них переплывала реку раненная рысь. Она стала тонуть. И спутник Ингарта, бросившись в воду, спас зверя. Кто был этот человек? И не тот ли он, который когда-то был волком для волчонка-Ингарта? Когда произошла эта история? И где она произошла? Я ничего об этом так и не узнала.

Через семь лет я ехала верхом по зимнему лесу. Параллельно тропе шла цепочка следов. Мы заспорили – чьи бы это? Последнее слово осталось за местным жителем Янкой, двенадцати лет от роду. Он соскочил с лошади, исследовал следы и определил зверя по-латышски: «Лусис!» «Кто-кто?» – переспросили его. «Ну, этот, как его… лось!» Мы ужаснулись – следы были вроде собачьих… Янку подвела филология – этим зверем оказалась рысь. Стало быть, рысь до сих пор водится в Видземе, километрах в шестидесяти от Риги, и рассказанная Ингартом история могла случиться даже здесь. Но наши лесные речки нешироки и неглубоки, утонуть в них сложно. Так где же все-таки это было?

Уж это он мог бы мне сказать, догадайся я вовремя спросить.

Но в девятнадцать лет еще не умеешь задавать людям настоящие вопросы.

Начиналась зима, когда мы забрели вместе в Старую Ригу.

– Вот тут я живу, – сказал Ингарт. – Зайдем.

Мне стало страшно. Слова для отказа в голову лезли какие-то дурацкие, а соглашаться я не хотела, хотя и было жутко любопытно – как он там устроился. Еще покойница бабка накрепко мне внушила, что неприлично наносить визиты одиноким мужчинам. К тому же при той власти надо мной, которую я отлично сознавала, Ингарт легко мог добиться от меня решительно всего, ему достаточно было сказать: «Волчонок, иди сюда и ничего не бойся».

– Не бойся, – действительно сказал он, поняв мое молчание. – Того, чего ты испугалась, между нами, скорее всего, не будет.

– А почему? – обиженно спросила я, вдруг посчитав себя очень даже достойной поцелуев этого странного человека.

– Ну, хотя бы потому, что я женат.

Я остолбенела.

– Правда женат?..

– Честно говоря, гражданским браком.

И поскольку я в те времена всякий законный брак, не закрепленный религиозным обрядом, искренне считала гражданским, Ингарт объяснил мне, что это такое. Я удивилась – а почему бы ему не зарегистрировать это дело?

– Понимаешь, волчонок, бывают ситуации, когда мужчина не может взять на себя ответственность за женщину. И если женщина этого не понимает, им надо вовремя остаться друзьями.

– Хорош мужчина, если он не может взять на себя ответственность! – возмутилась я.

Это было некстати. Я сразу же вспомнила и драку на остановке, и все загадочные таланты Ингарта. Уж он-то мог бы защитить любимую женщину во всех случаях жизни. Стало быть, говоря об ответственности, Ингарт имел в виду нечто, мне по молодости лет недоступное.

Он и тут пришел мне на помощь.

– А ты представь себе, что мужчина связан словом. Что вот он живет себе, живет, и вдруг – телефонный звонок: пароль такой-то и быть в шесть там-то и там-то. И это – навсегда. И вообще есть много ситуаций, когда человек не имеет права завести семью. Ты ведь проходила историю партии. У профессиональных революционеров были семьи?

– Таких подробностей мы не проходили.

– Ну так я тебе скажу – у большинства личная жизнь не склеилась ни в двадцатые, ни в тридцатые, ни в сороковые годы. Я видел таких людей…

Он замолчал, подумал и распахнул передо мной дверь в подъезд.

Надо было заглаживать ошибку. Я решительно стала подниматься по узкой лестнице, делавшей там вверху несколько немыслимых виражей.