Эндрю Ходжер - Храм Фортуны II

Тиберий встал.

— Что ж, сынок, — сказал он, — я не ошибся в тебе. Надеюсь, ты принесешь еще много пользы Империи. А теперь иди отдохни или развлекись. Ты ведь еще молод, а молодым не стоит думать только о делах.

— Интересы страны для меня превыше всего, — ответил Германик. — И я буду служить им до последнего вздоха.

Сказав это, он с достоинством поклонился, повернулся и вышел из комнаты. Тиберий и Ливия долго молча смотрели ему вслед, думая каждый о своем. Наконец шаги молодого полководца затихли в коридоре, и Цезарь повернулся к императрице.

— Ну, а теперь, матушка, — сказал он холодно, — мы можем обсудить и наши проблемы.

Ливия согласно кивнула.

На кушетке у стены чуть пошевелился астролог Фрасилл, все так же методично перебирая свои голубые бусинки на тонком шнурке.

В полдень вереница повозок, в первой из которых сидели Марк Светоний Паулин и Гай Валерий Сабин, остановилась на развилке в девяти милях от Антиохии. Широкая мощеная дорога вела прямо, в Апамею, а направо сворачивала ухабистая пыльная тропа.

— Куда ведет этот путь? — спросил легат у возницы, который выжидательно смотрел на него.

— Если проехать по ней миль шесть, то как раз попадешь на тракт до Лаодикеи, — ответил тот. — А дальше можно ехать вдоль побережья. Только если вам нужно в Палестину, то через Дамаск будет быстрее.

Паулин размышлял несколько секунд.

— Поворачивай, — наконец приказал он. — Поедем в Лаодикею.

Легат достал из-за пазухи свиток пергамента и развернул его. Сабин, взглянув через его плечо, увидел, что на коленях Светония разложена карта какой-то местности.

Заметив любопытство трибуна, Паулин ткнул пальцем в пергамент.

— Сейчас мы вот здесь, — пояснил он. — А должны быть вот тут как можно скорее. Но все же я полагаю, что лучше потерять пару дней, сделав крюк, чем потерять жизнь, рванувшись напрямик.

— Сейчас мы свернем вот сюда, — продолжал говорить он. — Лаодикея стоит на морском берегу и это двойная выгода — там мы можем, в зависимости от обстоятельств, выбрать либо водный путь, либо двигаться по суше через Триполис, Библос, Берит до Тира. А там уже недалеко до Кесарии, резиденции прокуратора Иудеи, и до Иерусалима, главного города Палестины. Надеюсь, что там мы будем в безопасности.

— Но почему мы должны кого-то опасаться на территории римской провинции? — удивленно спросил Сабин. — Мы, посланники цезаря Тиберия? Ты обещал объяснить мне, но сам только молчишь.

— Потерпи еще немного, — успокаивающе ответил Паулин. — Сначала я должен выбрать маршрут, правильный маршрут. Ведь не забывай — я отвечаю не только за успех нашего предприятия, но и за жизни моих спутников, в том числе и твою. Поверь, я очень не хочу, чтобы ты остался лежать на дороге с мечом в груди или сгнил в подземельях какой-нибудь крепости в безлюдной пустыне.

Сабин умолк и приказал себе набраться терпения. Конечно же, Паулин лучше него знает обстановку и если он ведет себя именно так, а не иначе, значит, на то есть веские причины.

Возница передовой повозки, тем временем, щелкнул бичом, мулы встряхнули мордами и свернули на проселочную дорогу. Остальная вереница потянулась за ними.

— Так мы, я надеюсь, собьем со следа погоню, — наклонившись к уху Сабина, шепнул легат. — Я, конечно, предпринял все меры предосторожности, но у меня нет уверенности, что кто-то из посвященных в мои дела не проболтается. Такая вероятность всегда существует.

Сабин нахмурился. Намек более чем ясен. Уж не подозревает ли достойный Паулин трибуна Первого Италийского легиона?

Светоний понял его мысли.

— Нет, — слегка улыбнулся он. — Я говорил не о тебе и не о твоих слугах, хотя не могу сказать, что этот Корникс мне очень нравится. Я имел в виду других людей.

— Зато мне нравится Корникс, — упрямо сказал Сабин. — Он лопух, конечно, но однажды он спас мне жизнь. Я не забываю подобных услуг.

— И правильно делаешь, — серьезно заметил Паулин и вновь посмотрел на карту. — Так, скоро будет какой-то постоялый двор. Там мы задержимся на пару часов. Передохнем, перекусим, а главное посмотрим — не будет ли погони. Хочется думать, что даже если будет, то она пойдет по дороге на Дамаск.

— Если нет? — резко спросил Сабин. — Если они разгадают наш маневр и настигнут нас в этом постоялом дворе. Что тогда?

— Тогда... — задумчиво произнес Паулин. — Тогда я надеюсь, что боги дадут нам умереть достойно.

— Вот как? — язвительно сказал трибун. — И больше тебе, легату цезаря, не на что надеяться?

— Ну почему же? — улыбнулся Паулин. — Я могу надеяться на Децима Варона, на прокуратура Грата... да мало ли вокруг надежных честных людей, которые помнят о своем долге?

— А на достойного, Тиберия у тебя уже нет надежды?

Паулин покачал головой.

— Напрасно ты пытаешься подвести мои слова под закон об оскорблении величия, — с грустью сказал он. — Конечно, власть цезаря велика, а скоро она вообще станет безграничной, но... он ведь далеко, и здесь правят другие. Другие лица и другие законы.

Сабин недоверчиво скривил губы. Он уже совершенно не знал, что ему думать. Легат ведет себя так странно. Какие-то намеки... угрозы... подозрения. А может, он сам ведет нечестную игру?

Что ж, все возможно. Однако цезарь лично, в присутствии самого Сабина, назначил Марка Светония ответственным за операцию. Ну а если предательство или измена станут очевидными, то тут уж другое дело. Он будет знать, как поступить.

И Сабин покосился на свой меч.

Светоний перехватил его взгляд, глубокомысленно хмыкнул и откинулся на спинку сидения.

— Вот что, трибун, — сказал он, закрывая глаза. — Я не спал уже две ночи. Попробую немного вздремнуть, а ты разбуди меня, когда мы подъедем к постоялому двору. Там, за кружкой вина, я и объясню тебе мое, на твой взгляд странное, поведение. И ради Богов, не подозревай меня ни в каких коварных замыслах. Я, как и ты, служу цезарю и Империи, сенату и народу. Поверь, это главная цель моей жизни.

Паулин умолк. Его голова свесилась на бок. Повозка лихорадочно тряслась на выбоинах и колдобинах проселочной дорога, но это отнюдь не мешало легату наслаждаться сном. Заслуженным сном.

Сабин с сомнением покачал головой и отвернулся. Некоторое время он старательно обозревал окрестности, но так и не заметил ничего достойного внимания, кроме выжженной солнцем земли, чахлых кустиков по краям дорога, да каких-то неизвестных ему зверьков размером с кошку, которые прыгали в отдалении.

А потому трибун тоже откинулся на спинку сиденья и предался размышлениям, доминирующим среди которых было воспоминание об их последнем — и пока единственном — любовном свидании с прекрасной златовласой Эмилией, правнучкой Божественного Августа.