Роберт Харрис - Архангел

Отстрелявшийся солдат откинул изодранный в клочья ковер и поднял люк. Он посветил вниз, в облако пыли, карманным фонарем и нырнул в подпол. Было слышно, как он двигается у них под ногами. Через полминуты он появился в дверях лачуги и сдернул маску.

— Там тоннель. Он скрылся. — Достал пистолет и протянул его блондину.

— Посторожите их.

Потом подал знак остальным, и они затопали по снегу.

Суворин весь промок. Он посмотрел себе под ноги и увидел, что стоит в луже растаявшего снега. Брюки пропитались влагой, низ пальто — тоже. Обрывок шелковой подкладки волочился по полу. А ботинки промокли насквозь и имели жалкий, обшарпанный вид, хоть выбрасывай.

Один из двух связанных — корреспондент, кажется, его фамилия О'Брайен, — чуть повернулся и начал что-то говорить.

— Заткнись! — зло крикнул Суворин, снял пистолет с предохранителя и помахал им. — Молчать и лицом к стене!

Он сел за стол и вытер мокрым рукавом лицо.

Ботинки хоть выбрасывай...

И вдруг он увидел, что на него смотрит Сталин. Он взял фотографию в рамке и поднес к свету. Фотография подписана. А это что такое? Паспорта, удостоверения личности, трубка, старые граммофонные пластинки, конверт с пучком волос... Такое впечатление, что кто-то показывал фокусы. Он выложил волосы себе на ладонь и потер их между большим и указательным пальцами. Волосинки седые, жесткие, как щетина. Он отшвырнул их и вытер пальцы о влажное пальто. Затем положил пистолет на стол и протер глаза.

— Сядьте, — сказал он устало, — разрешаю вам сесть. Из леса донеслась длинная автоматная очередь.

— Знаете, — печально добавил он, обращаясь к Келсо, — лучше бы вы улетели тем самолетом.

— Что будет дальше? — спросил англичанин. Сесть им с О'Брайеном было трудно. Они фактически стояли на коленях, привалившись к стене. Печка загасла. Стало очень холодно. Суворин вынул из конверта пластинку и поставил ее на допотопный граммофон.

— Вот так сюрприз, — удивился он.

— Я аккредитованный член иностранного корреспондентского корпуса... — начал О'Брайен.

Автоматную очередь в лесу заглушил звук взрыва.

— Американский посол... — продолжал О'Брайен.

Суворин быстрыми движениями завел граммофон — все что угодно, лишь бы заглушить звуки выстрелов — и опустил иглу на пластинку. Сквозь треск, подобный ударам градин по крыше, зазвучала мелодия оркестра.

Снова началась стрельба. Где-то далеко в лесу кто-то закричал. Один за другим быстро последовали два выстрела. Крик оборвался, и тут захныкал О'Брайен:

— Они убьют нас. Они пристрелят и нас тоже! — Репортер попытался высвободиться от веревки и приподняться, но Суворин легонько ткнул его носком ботинка в грудь.

— Давайте вести себя цивилизованно, — сказал он по-английски.

Да, такого не пожелаешь и врагу, хотелось ему сказать. Никогда в жизни не мечтал, ей-богу, попасть в вонючую лачугу сумасшедшего и охотиться на него, как на зверя. Честно говоря, я убежден, что, окажись мы в других обстоятельствах, вы нашли бы во мне приятного собеседника.

Он попытался вжиться в звуки музыки из граммофона и даже дирижировать указательным пальцем, но никак не мог ухватить ритм: это была какая-то какофония.

— Вы бы привезли с собой армию, — сказал Келсо, — потому что трое против него не имеют никаких шансов.

— Чепуха, — гордо парировал Суворин. — Это наш спецназ. Они его поймают. Ну, а если потребуется, мы пришлем и армию.

— Зачем это вам?

— Затем, что я служу у напуганных людей, доктор Келсо, и некоторые из них в том возрасте, что вполне могли испытать на себе тяжелую руку товарища Сталина. — Он хмуро посмотрел на граммофон. Что за звуки? Ну прямо волчий вой. — Вы знаете, как Ленин назвал царевича, когда большевики решали судьбу царской семьи? Он назвал этого мальчика «живым знаменем». А с живым знаменем можно разделаться только одним способом.

Келсо покачал головой.

— Вы не понимаете этого человека. Поверьте мне — посмотрели бы, сами бы убедились, — это безумец с преступными наклонностями. За тридцать лет он убил не менее шести человек. Никакое он не знамя. Он сумасшедший.

— Помните, все говорили, что Жириновский не в своем уме? Его политика по отношению к странам Балтии состояла в том, чтобы зарыть ядерные отходы вдоль литовской границы и потом гигантскими вентиляторами каждую ночь гнать ветер в сторону Вильнюса. Но на выборах девяносто третьего года он набрал двадцать три процента голосов.

Суворин больше не мог выносить эту нечеловеческую, звериную музыку. Он снял иглу с диска.

Раздался одиночный выстрел.

Суворин хотел что-то сказать, но лишь проглотил слюну.

— Пожалуй, — заметил он после долгой паузы с сомнением в голосе, — надо было привести армию...

— Там капканы, — сказал Келсо.

— Что?

Суворин стоял в двери, вглядываясь в сумерки. Оглянулся. Он привязал веревку, стягивавшую их запястья, к холодной чугунной печке.

— Он повсюду расставил капканы. Осторожнее.

— Спасибо. — Суворин опустил ногу на верхнюю ступеньку. — Я скоро вернусь.

Его план — эти слова показались ему исполненными очень большого смысла — его план состоял в том, чтобы вернуться к бульдозеру и по рации вызвать подкрепление. Он двинулся к краю вырубки — единственному месту, позволявшему сориентироваться. Туда вели ясно различимые, несмотря на сгущавшиеся сумерки, следы, и он был уже на полпути, когда увидел взрыв и через мгновение услышал его, а следом за ним сквозь деревья прорвался снежный вихрь. Каскады кристаллических частиц сыпались с ветвей, образуя крошечные облачка, висящие в воздухе, как выдыхаемый на морозе воздух.

Он повернулся кругом, обеими руками сжимая пистолет и бессмысленно целясь в сторону взрыва.

Им овладела паника, и он побежал — комическая фигура, похожая на ковыляющую марионетку, — высоко поднимая колени, чтобы поменьше касаться ими мокрого, липнущего снега. Дыхание, вырывавшееся из горла, было похоже на всхлипы.

Он бежал, почти не разбирая дороги, и чуть не споткнулся о первое тело.

Это был один из спецназовцев. Он попал в капкан — колоссальный, скорее всего, медвежий, — с такими громадными зубьями, что они разорвали ему ногу повыше колена до самой кости. Кругом на вытоптанном снегу были большие красные пятна — кровь вытекала из раны на ноге и из большой, похожей на второй рот, раны в голове, в задней части маски.

Второй труп лежал чуть дальше. В отличие от первого — на спине, с широко раскинутыми руками и согнутыми ногами. На его груди расплылось большое кровавое пятно.

Суворин опустил пистолет, снял перчатки и решил пощупать пульс у обоих, хотя понимал, что это бесполезно: закатав несколько слоев одежды на их руках, добрался до еще теплых, но уже неживых запястий.