Генри Хаггард - Ожерелье Странника

— Что ты имеешь в виду, брат мой?

— А то, что наш отец, Торвальд, тоже умер, мне об этом сообщили оттуда.

И он показал своим мечом, красным от крови, на ладью нашего отца, стоявшую рядом с судном Атальбранда.

— Атальбранд тоже мертв, я убил его. И, прежде чем над морем взойдет солнце, я тоже умру. О, не надо плакать, Олаф, мы выиграли великую битву, а я совершу путешествие в Вальгаллу в славной компании, среди друзей и врагов, и там буду ждать тебя. Должен сказать, что если бы я прожил до старости, я не нашел бы такой почетной смерти, а мог издохнуть, подобно корове. Поворачивай ладьи во Флётстранд, Олаф, собери побольше людей и пройдись с мечом по Лесё. Устрой нам хорошие похороны, Олаф, вели насыпать над нами высокий курган, чтобы мы могли стоять на нем при восходе луны и смеяться над людьми из Лесё, когда они будут толпиться в свой последний час, покидая землю и переполняя Вальгаллу. Да, скажи мне, убит ли Стейнар? Тогда я там смогу переговорить с ним.

— Нет, Рагнар, я взял его в плен.

— В плен? Почему в плен? О! Я понял! Он должен лежать на жертвенном алтаре Одина, друзья. Поклянитесь мне, что этот Стейнар — похититель невест, Стейнар-предатель, поклянитесь, что он будет лежать на алтаре Одина! Клянитесь, так как я не верю своему брату, у которого в груди вместо крови течет молоко женщины. Клянусь Тором, он помилует его, если найдет способ это сделать. Поклянитесь мне — или же я буду являться к вам по ночам и приведу других павших героев! Только побыстрей, пока мои уши еще могут слышать!

С обеих ладей раздались крики:

— Клянемся! Не беспокойся, Рагнар, мы сдержим клятву!

— Вот и хорошо, — сказал Рагнар. — А теперь поцелуй меня, Олаф. О, что я вижу в твоих глазах? Новый, незнакомый блеск! Олаф, ты не просто один из нас. Это время — не твое время! И эти края — не твои края. Другими дорогами идти тебе до конца. А дальше — кто знает! В конце дороги мы, возможно, встретимся снова. Ведь я так любил тебя!

И он запел буйную песню, песню о крови и насилии, о героизме и мщении. И так, напевая ее, поник головой и — умер…

Ценой больших усилий я и мои люди, которые связали канатами обе наших ладьи, прихватив пленных, с попутным ветром отплыли назад. Там нас ожидала толпа людей, так как рыбацкий бот уже доставил туда весть о великой битве на море. Из ста пятидесяти мужчин, отправившихся с моим отцом, шестьдесят были убиты, многие ранены. Судьба людей Атальбранда была еще горше, так как наши воины добили их раненых. Только одна из ладей Атальбранда смогла бежать назад в Лесё, чтобы сообщить жителям острова и Идуне обо всем происшедшем. Теперь это была страна поющих печальные песни вдов и сирот, страна, где надолго не осталось мужчин, которые могли бы стать женихами. Такие же песни пелись в Ааре и его окрестностях.

На песчаной отмели Флётстранда моя мать, Тора, ожидала нас вместе с другими. Она прибыла сюда задолго до прихода судов. Когда моя ладья первой коснулась носом пристани, я соскочил на землю и подбежал к матери, стал перед ней на колени и поцеловал ее руку.

— Я вижу вас, мой сын Олаф, — произнесла она. — Но где же ваши отец и брат?

— Там, — ответил я, указывая на суда, не в силах сказать больше.

— Почему же они медлят, сын мой?

— Потому что они заснули настолько крепко, мать, что больше никогда не проснутся.

И тогда Тора громко закричала и без чувств упала на землю. Через три дня она умерла, так как ее больное сердце не вынесло этого горя. Только однажды, перед самой смертью, она заговорила, чтобы благословить меня, помолиться о будущем и о нашей встрече тогда, а также еще раз проклясть Идуну. Люди заметили, что о Стейнаре она не сказала ничего, ни хорошего, ни плохого, хотя и знала, что он жив и находится в плену.

Вот таким образом я, Олаф, остался одиноким в этом мире, унаследовав титул конунга Аара и подвластных ему земель. У меня не осталось никого, кроме моего дяди, Лейфа, жреца Одина, Фрейдисы, мудрой женщины — моей няньки, и Стейнара, моего пленного молочного брата, ставшего причиной войны.

Слова умирающего Рагнара распространились повсюду. Жрец Одина поведал их оракулу богов, и тот заявил, что мы должны исполнить волю Рагнара без каких-либо изменений.

Все население нашего края собралось по моему приглашению в Аар, все, даже женщины и дети. Сначала мы уложили мертвых в большую ладью Атальбранда, причем его воинов и самого Атальбранда поместили в самом низу. Затем сверху на них мы уложили воинов Торвальда, а самого Торвальда и его сына Рагнара привязали сидящими к мачте.

Сделав это, мы с большим трудом затащили ладью на возвышение и соорудили над ним земляной холм. В течение двадцати дней мы усиленно трудились над этим; наконец все было закончено, и мертвые навеки успокоились в земле. Затем мы разошлись по своим домам и некоторое время должны были носить траур.

А Стейнар был перевезен в храм Одина в Ааре и содержался в темнице при нем.

Был канун весеннего празднества Одина. И я вдруг вспомнил, что существует обычай приносить на этом празднестве в жертву Одину какое-нибудь животное, класть цветы и другие подношения к алтарям некоторых других богов, которые могли помочь тому, что очередной год будет плодородным. Но на этот раз для жертвы было предназначено не животное, а человек — Стейнар-предатель.

Ночью я, Олаф, с помощью Фрейдисы, жрицы бога Одина, добился разрешения на вход в подземную тюрьму, в которой, ожидая смерти, томился Стейнар.

Сделать это было нелегко. И, конечно, меня пустили туда только после того, как я дал клятву Лейфу и другим жрецам, что не стану пытаться ни освободить заключенного, ни оказывать ему помощь в бегстве из тюрьмы. Но, несмотря на это, снаружи храма стояли вооруженные люди, чтобы не позволить мне нарушить свое слово. О моей любви к Стейнару знали все, и поэтому мне никто не доверял.

Темница была ужасным местом, она и сейчас стоит у меня перед глазами. В полу храма находился люк; после поднятия его крышки были видны несколько ступеней вниз. Там, где они заканчивались, стояла вторая, более массивная дверь из дуба, запертая на засов и закрепленная болтами. Ее открыли и снова заперли за мной. Я очутился в темной камере, облицованной грубым камнем, воздух в нее попадал только через отверстие в потолке. В дальнем углу этой ямы, прикованный к стене цепью, прикрепленной к металлическому поясу вокруг талии, на кровати из камыша лежал Стейнар. Рядом с ним, на стуле, стояли вода и пища. Когда я вошел, неся лампу, Стейнар сел, моргая от света, ослабевший от плохого обращения и недостатка пищи. Его лицо было бледным и хмурым, он одной рукой прикрывал свои запавшие глаза. Я посмотрел на него, и мое сердце переполнилось жалостью настолько, что я не сразу смог заговорить.