Генри Хаггард - Ожерелье Странника

Из семерых судей шестеро были разных рангов, выбранные главным образом среди войск, разгромленных норманнами в ту памятную ночь. Председательствовал судейский офицер. Так как это был военный суд, то мне не разрешили воспользоваться услугами адвоката для защиты, да я и не просил об этом. Тем не менее суд был открытым, и помещение было переполняли зрители; среди них я видел многих высших дворцовых чинов во главе со Стаурациусом. Присутствовали там и несколько женщин, в том числе и Мартина, моя крестная мать. В конце комнаты толпилось множество солдат, все — мои враги.

Я находился в этом помещении под охраной четырех негров-великанов, вооруженных мечами. Я знал, что они выбраны из числа городских и дворцовых палачей. Один из них раньше служил под моим командованием в мою бытность комендантом тюрьмы, и я уволил его за жестокое обращение с заключенными, которым он отличался.

Учитывая все это, а также сострадание, светившееся во взгляде Мартины, я понял, что обречен, но, так как ничего другого я не ожидал, все это меня не волновало.

Я остановился перед судьями, и они воззрились на меня.

— Почему ты не салютуешь нам, парень? — спросил один из них, жеманно державший себя греческий капитан, которого я видел бегущим, как заяц, в ночь той битвы.

— Потому, капитан, что мой чин повыше, чем у любого из вас, кого я вижу перед собой, и, кроме того, я пока еще не осужден. Поэтому, если говорить о приветствии, то это вы должны салютовать мне.

После моих слов они стали смотреть на меня с еще большей злостью, чем до того, но среди солдат в конце зала мой ответ вызвал шепот одобрения.

— Не станем тратить время на выслушивание его оскорблений, — заявил председатель суда. — Пусть писарь изложит дело.

Мужчина в черной мантии, сидевший ниже судей, поднялся и зачитал обвинение против меня. Оно было кратким и состояло в том, что я, Михаил, ранее известный как Олаф или Олаф Красный Меч, норманн, состоящий на службе у императрицы Ирины, генерал ее армии, камергер и управляющий дворца, устроил тайный заговор против императрицы, убил несколько сотен ее солдат с помощью других норманнов, а ранил еще большее число.

Меня спросили, что я отвечу на это обвинение, и я сказал:

— Я невиновен.

Затем были вызваны свидетели. Первым оказался тот из четверых мужчин, которого Ирина натравила на меня, кому единственному удалось спастись бегством, хотя при этом он и получил от меня удар мечом. Этого парня ввели под руки, так как сам он ходить не мог. Он стал рассказывать всю историю, а когда закончил, мне было разрешено задать ему несколько вопросов.

— Почему императрица приказала вам напасть на меня? — спросил я его.

— Думаю, что она увидела, как вы поцеловали египтянку, генерал.

Этот ответ рассмешил многих.

— Вы пытались убить меня, разве не так?

— Да, генерал, нам это приказала императрица.

— И что было дальше?

— Вы убили троих из нас, одного за другим, генерал, будучи искуснее и сильнее нас, а когда я повернулся, чтобы убежать, то вы ранили меня вот сюда. — И, с трудом повернувшись, он указал всем на то место, куда опустился мой меч, на ту часть солдатского тела, которая не должна получать ран. При виде этого присутствующие в зале суда рассмеялись снова.

— Вызывал ли я вас каким-либо образом на схватку до того, как вы напали на меня?

— Конечно нет, генерал. Вы разозлили императрицу тем, что поцеловали эту красивую египетскую госпожу. По крайней мере, мне показалось, что с каждым вашим поцелуем она все больше раздражалась, пока не стала совсем бешеной и не приказала нам убить вас обоих.

На этот раз смех был громовым, так как даже офицеры из состава суда не могли более удерживаться, а дамы закрывали лицо руками и хихикали.

— Уберите отсюда этого дурака! — закричал председатель суда, и беднягу быстро выволокли из помещения. Что с ним случилось впоследствии, я не знаю, хотя и могу догадываться.

Вновь появлялись свидетель за свидетелем, рассказывая о схватке, которую я уже описал, хотя большая часть из них пыталась излагать суть происшедшего иначе, чем все было на самом деле. Многим я не задавал вопросов. Но в конце концов я потерял терпение, выслушивая их россказни. И тогда обратился к судьям:

— Господа, к чему все эти свидетельства, если среди вас я вижу трех доблестных офицеров, которых хорошо запомнил удирающими от норманнов в ту ночь, когда мы четырьмя сотнями мечей нанесли поражение почти двум тысячам ваших солдат? Поэтому вы сами разве не лучшие свидетели происшедшего? Кроме того, я признаю, что, будучи захвачен видом схватки, я в ее конце выступил против вас и сражался до того момента, когда многие стали спасаться бегством, в том числе и вы сами…

Теперь эти капитаны смотрели на меня с ненавистью. Председатель заявил:

— Подсудимый прав. К чему выслушивать дальнейшие показания?

— Я также считаю, — добавил я, — что была выслушана только одна сторона, участвовавшая в деле. Теперь же я хочу вызвать своих свидетелей, и первой среди них должна быть Августа, если она пожелает появиться здесь и выступить, рассказав, что происходило в лагере норманнов в ту бурную ночь.

— Вызвать Августу? — у председателя даже дыхание перехватило. — Возможно, подсудимый Михаил, вы захотите вызвать и самого Господа Бога с вашей стороны?

— Это, господин, — ответил я, — я уже делал раньше и делаю сейчас. И кроме того, — медленно добавил я, — я уверен, что пройдет некоторое время, — будет ли это завтра или через день, — и все вы, теперь судящие меня, убедитесь, что я не стану упоминать Его имя в суде.

В зале суда на некоторое время воцарилась мрачная тишина. Было похоже, что эти слова дошли до сердца каждого из присутствующих в нем. Я заметил, что чуть качнулись занавеси галереи, размещенной в верхней части одной из стен. Мне пришло в голову, что сама Ирина скрывалась за этими занавесями (впоследствии я узнал, что так оно и было и что она сделала какое-то движение, от которого они и колыхнулись) .

— Ну что ж, — сказал председатель после паузы. — Так как Бог не появился, чтобы стать вашим свидетелем, а также потому, что каких-либо других свидетелей у вас нет, а сами вы не можете быть свидетелем перед лицом закона, настало время перейти к оглашению приговора.

— Кто там сказал, что у генерала Олафа Красный Меч нет свидетелей? — произнес низкий голос в конце зала. — Я желаю быть свидетелем!

— Кто это? — спросил председатель. — Пусть он подойдет поближе.

В конце зала произошла маленькая суматоха, и сквозь толпу людей, которых он, казалось, отбрасывал налево и направо, появились очертания фигуры могучего Джодда, с ног до головы одетого в доспехи и со своим знаменитым топором, который он нес в руке.