Генри Хаггард - Сердце Мира

— А к кому относится эта надпись на плите? — спросил Джонс. Лицо дона Игнасио омрачилось, но он все-таки ответил:

— Она относится, сеньор, к моему самому лучшему другу, который с риском для собственной жизни спас мою и который был любим мною большей любовью, чем всякая женская. Но его также любила одна женщина-индианка, и он больше думал о ней, чем обо мне, что так естественно… Разве не сказано, что человек должен оставить друзей, отца, мать и прилепиться к жене?

— Они были женаты? — спросил заинтересованный Джонс.

— Да, очень странным образом… Это уже давнее прошлое, и, с вашего позволения, сеньор, я не стану вам его рассказывать. Одно воспоминание наполняет меня скорбью о понесенных утратах и неосуществленных честолюбивых надеждах. Быть может, когда-нибудь, если проживу еще, я соберусь с мужеством и напишу обо всем, что случилось. Несколько лет тому назад я было начал, но мне было очень тяжело, и то, что я писал, могло показаться безумным бредом, поэтому я бросил… Я прожил тревожную жизнь и испытал много приключений, но последние годы, сеньор, благодарение Господу, прожил в мире. Теперь близится конец, чему я радуюсь; заботит меня только судьба этих людей… Однако пойдемте, сеньор, вы, наверное, голодны, а добрый пастор, обещавший разделить нашу трапезу, должен отправиться в путь к одному больному еще до рассвета. Я велел торопить ужин. Ваши вещи положены в отведенную вам комнату, которую мы зовем настоятельской; я сейчас проведу вас туда!

Через небольшую дверь в стене они поднялись по узенькой лестнице и дошли до заделанного решеткой широкого отверстия в стене, через которое настоятели могли незаметно наблюдать за всем, что делалось в церкви.

— Отсюда мне пришлось однажды видеть зрелище, которого я никогда не забуду! — заметил дон Игнасио.

Потом он провел гостя через несколько темных проходов и ввел в уютную, по-испански обставленную комнату.

— Ваша спальня рядом, сеньор! — проговорил дон Игнасио, открывая тяжелую дверь.

Глазам Джонса представилась довольно мрачная комната с толстыми решетками на окнах, отстоявших на десять футов от пола. Стены были расписаны фресками и картинами, изображавшими мрачные сцены инквизиции. Раскинутые на полу ковры несколько смягчали первое жуткое впечатление.

— Я боюсь, что вам не понравится это помещение, — продолжал дон Игнасио, — но это наша лучшая комната для гостей. При этом она может вас заинтересовать: люди говорят, что в ней бывают призраки, — я знаю, что вы, англичане, не верите этому, — они имеют некоторое основание для подобных слухов, зная, что творилось здесь во времена Педро Морено. У него был замысел убить меня и моего друга; хотя ему это не удалось, но впоследствии, когда я купил это поместье, я нашел несколько скелетов под полом, под тем местом, где стоит кровать; я распорядился предать их христианскому погребению.

Джонс поспешил уверить своего хозяина, что не придает никакого значения всем подобным россказням, но — в чем он ему никогда не сознался — первую ночь в настоятельской опочивальне он провел не совсем спокойно, вероятно, вследствие слишком крепкого кофе, выпитого на ночь. Тем не менее, в свои последующие посещения асиенды он всегда просил отвести ему эти комнаты.

После той грубой и приправленной чесноком пищи, которая составляет основу мексиканской кухни, ужин приятно поразил Джонса. Закурив чудную сигару домашнего изготовления и простившись с торопившимся священником, Джонс свел разговор на местные древности и с удовольствием заметил, что познания его собеседника очень обширны, что он знает не только историю многих исчезнувших племен, но владеет ключом к чтению иероглифов древних надписей, считавшимся между учеными навсегда утраченным.

— Грустно подумать, что ничего живого не сохранилось от всей этой цивилизации, — заметил Джонс. — Если бы сказание о Золотом Граде, «Сердце Мира», скрытом где-то среди неисследованных мест Центральной Америки, было правдой, то я отдал бы десять лет моей жизни, чтобы в нем побывать. Я бы с наслаждением оглянулся в глубь веков и посмотрел на деяние народа, прекратившего свое существование, о котором мы все утратили всякое представление. При всем богатстве воображения нет возможности восстановить исчезнувшее с помощью одних только сохранившихся развалин и преданий… Я удивляюсь вам, дон Игнасио, как вы, никогда, конечно, не видавший древних жителей, можете говорить о них с такой определенностью!

— Действительно, сеньор, это было бы удивительно, если бы я их сам не знал. Вы можете счесть меня за рассказчика сказок, но случилось так, что я видел Золотой Град и его цивилизацию и могу засвидетельствовать, что его диковинки гораздо более занимательны, чем рассказы преданий или испанских романистов!

— Как? Что? — воскликнул Джонс. — Или я выпил лишний стакан вашего превосходного вина? Или я сплю и вижу сон? Я слышу, что человек, сидящий против меня, видел тайный город индейцев?

— Действительно, я это сказал, но вы можете мне не верить. Я никогда не говорю об этом, чтобы не прослыть лжецом. Вам также ничего не скажу, не желая, чтобы мой вероятный будущий друг был обо мне нелестного мнения. Я сожалею, что сказал ненужное, но прошу вас вспомнить, что среди девственных лесов, пустынь и сьерр Центральной Америки, где никогда еще не ступала нога белого человека, достаточно простора для многих древних городов. Живет же ведь племя лакандонцев, некрещенных индейцев, никогда не видевших ни одного бледнолицего, исповедующих веру своих отцов, в каких-нибудь двухстах милях от того места, где мы теперь сидим! Нет, сеньор, мы больше не будем говорить об этом, так как у меня нет никаких доказательств в подтверждение моих слов, кроме разве одного…

— Какого?

— Я покажу вам, если желаете, — сказал дон Игнасио, вставая и выходя из комнаты.

Вернувшись обратно, он протянул Джонсу кожаную коробку, из которой достал чудный изумруд редкой величины, в золотой оправе, хорошо полированный, но не граненый. С одной стороны оправы были выгравированы черты человеческого лица, с какими-то иероглифическими надписями по кругу. На другой стороне также были подобные надписи.

— Вы можете это прочитать? — спросил Джонс, внимательно осмотрев камень.

— Да, сеньор. Здесь впереди написано: «Очи и уста, смотрите на меня, молите за меня». А на оборотной стороне: «Сердце неба, в тебе мой дом».

— Удивительно! — сказал Джонс со вздохом, так как он отдал бы все, что имел, до башмаков включительно, чтобы только получить этот редкий камень. — А теперь вы, может быть, сделаете для меня исключение и расскажете мне историю Города?

— Боюсь, что не смогу вас удовлетворить! — произнес дон Игнасио, качая головой.