Генри Хаггард - Сердце Мира

— Тише, друг! Здесь нельзя говорить так свободно, — остановила Майя сеньора. — По ту сторону гор я была вашим товарищем, а здесь я

— Повелительница Сердца!

— Тогда я предпочел бы, чтобы вы оставались прежней индейской женщиной… Или вы, быть может, шутите?

— Я вовсе не шучу, — проговорила она с подавленным вздохом.

— Вы должны быть осторожны, не то будет плохо вам или мне, или нам обоим. Здесь я первая из женщин, а мой двоюродный брат будет, конечно, наблюдать за мной. Вот идет отец…

Одет он был довольно просто, как и мы, только на шее висела толстая золотая цепь с привешенным к ней золотым же изображением символического сердца. Мы заметили, что Майя ему поклонилась, на что он ответил кивком головы, а оба индейца, принесшие пищу, каждый раз, когда он проходил мимо них, кланялись ему до земли. Нам обоим было ясно, что нашей дорожной дружбе пришел конец и теперь перед нами властный царь.

— Кушанье готово! — сказал он. — Прошу садиться и есть. Садись и ты, дочь. Ты можешь не стоять предо мною, мы все еще как бы в пути и можем отбросить церемонии, пока не будем в стенах Священного Города.

Мы ели что-то очень вкусное, но неизвестное, и запивали соком, похожим на вино. Глядя на сеньора, я ясно видел, что у него тяжело на сердце. В дороге он был как бы нашим начальником, а здесь Зибальбай, до сих пор называвший его «сеньор» или «друг», теперь, обращаясь к нему, говорил «чужеземец» или еще одно индейское слово, которое означает «незнакомец». То же было и по отношению ко мне. Но меня ожидала приятная неожиданность: лишенный всякой возможности курить на протяжении шести недель, я увидел, что индеец несет особые сигары, сделанные из табака, завернутого в тонкую соломку индейской ржи.

— Ты сейчас отправишься, — повелительно обратился к вошедшему Зибальбай, — в село хлебопашцев и моим именем велишь старейшине прислать мне четверо носилок и носильщиков к пяти часам после восхода солнца. Ты предупредишь их также, чтобы наготове были лодки для переправы через озеро. Но если жизнь ему дорога, пусть никто в городе не знает о моем возвращении!

Индеец низко поклонился, взял свой плащ и вышел.

— Как далеко до деревни? — спросил сеньор.

— При плохой дороге — шесть часов, если только он в темноте не свалится в пропасть, — ответил Зибальбай. — Уже поздно, и время отдыхать; идем, дочь. Спокойной вам ночи!

Майя встала и, прощаясь, подала сеньору руку, которую он почтительно поцеловал.

— Как хорошо затянуться табаком! — сказал он, когда мы остались одни. — А заметили ли вы, друг, как переменился Зибальбай? Я никогда не был в восторге от его характера, но теперь совсем ничего не понимаю!

— Мне кажется, сеньор, что, подобно некоторым католическим патерам, он страшный фанатик. Он властолюбив и деспотичен. Он не пощадит ни себя, ни других, если имеет в виду благо страны, которой правит, или славу его богов. Какая у него должна быть сила воли, если, почитаемый как божество, он явился в нашу страну под видом нищенствующего лекаря и решился пройти тот путь, который никто из его народа не проходил за много поколений. Он все перенес без ропота, потому что цель его странствия была достигнута!

— В чем эта цель, я до сих пор плохо понимаю. И при чем тут мы?

— Цель всей его жизни — восстановить павшее царство Сердца. Я не верю богам Зибальбая, но верю его видениям, так как они привели его ко мне. Ни один из нас порознь не может достигнуть успеха!

— Почему это?

— Мне нужны средства, а ему — люди. Если он даст мне средства, я доставлю ему людей тысячами!

— Начинаю понимать, но боюсь, что вам встретятся серьезные препятствия на вашем пути. Но что должны делать Майя и я, не собирающиеся восстанавливать царство? Мы будем простыми зрителями?

— Как можно так говорить! Она ведь наследница своего отца, а вы оба… стали так близки друг другу, — добавил я после минутного размышления.

— Я не думал, что вы заметили нашу взаимную привязанность, Игнасио. Я ничего не говорил, так как знаю, что вы ненавидите женщин.

— Я не совсем слеп, сеньор. К тому же нельзя не заметить, когда в жизнь друга входит женщина. Нет, вы не можете не быть действующим лицом, но какова ваша роль — не знаю. Она зависит, впрочем, от откровения богов Зибальбая, или, собственно, того, что он примет за откровение. Пока что он расположен к вам, так как допускает, что оракул признает вас сыном Кветцала, который спасет весь народ. Таково пророчество. Но будьте осторожны: если он придет к обратному заключению, то сметет вас с лица земли, и вы должны будете расстаться с Майей!

— Этого никогда не случится, пока я жив!

— Может быть, но те, которые мешают жрецам или земным владыкам, недолго живут. Еще нет оснований падать духом: я здесь нужен и потому могу во многом помочь. Я дал Майе клятву, что сделаю для вас обоих все, что только буду в состоянии сделать. Быть может, что и вы поможете мне.

— Во всяком случае, мы будем держаться вместе. Но о будущем рано толковать, а теперь пора спать. Верно только одно: если только не умрет Майя или не умру я, то она будет моей женой.

Было совершенно темно, когда на следующее утро нас разбудил голос Зибальбая:

— Вставайте! Пора двигаться в путь!

— Разве носилки уже здесь? — спросил я.

— Нет. Они могут быть только через несколько часов. Но я непременно желаю быть сегодня в городе и потому мы пойдем навстречу носильщикам.

В общей комнате мы застали наших спутников уже совершенно готовыми. На столе стояла еда.

— Ешьте и идемте! — торопил нас старик.

Ветра не было, но холод стоял довольно сильный, и мы старались согреться быстрой ходьбой. Когда стало светать, я заметил, что вся окружающая местность, насколько мог видеть глаз, понижалась, образуя как бы очертание чаши, окаймленной с боков горами. Вдали виднелись священные воды озера, в которое текли многочисленные ручьи с соседних склонов. Но больше всего мое внимание привлек густой туман, точно наполнивший воздух; вскоре он стал рассеиваться, и нашим очарованным глазам открылась величественная панорама. Необычность картины заставила меня даже остановиться. Серебристые ручьи протекали по зеленой долине, за ней виднелись рощи, вдали блестело озеро, а на большом острове посреди озера возвышался город, очертания которого выступали на фоне небесной синевы.

— Там находится моя родина! — произнесла Майя не без некоторой гордости, — Нравится она вам, белый человек?

— Она мне так нравится, что я меньше чем когда-либо понимаю, почему вы так хотите ее покинуть?

— Потому что, хотя в городе, в окрестностях и на дне озера заключается множество разных богатств, но нам приходится жить среди людей, а от этих людей трудно ожидать себе счастья!