Генри Хаггард - Доктор Терн

— Но в таком случае обещай мне, Дженни, что ты также не дашь никому слова без моего согласия! — воскликнул я.

Она минуту колебалась, но затем ответила:

— Какой смысл говорить теперь об этом, дорогой отец, ведь я еще не видела ни одного человека, женой которого пожелала бы стать. Но если ты так хочешь этого, я готова пообещать, что когда встречу человека, который мне будет по душе, но которого ты почему-либо не пожелаешь видеть моим мужем, то в течение трех лет я не дам ему решительного ответа. Но, — добавила она, — я почти уверена, что моим избранником будет не граф и не пэр.

— Ах, Дженни, как можешь ты так говорить!

— Что же тут удивительного, отец? Как часто я слышала от тебя во время твоих публичных лекций, что люди все равны, за исключением рабочих, которые лучше других, и что «сын труда» достоин руки любой девушки в государстве!

— Я этого не говорил уже многие годы, — возразил я с досадой.

— Да, отец, ты не говоришь этого с тех пор, как умерла бедная миссис Стронг и завещала тебе все свое состояние, и всякие лорды и леди стали посещать наш дом. Не так ли, отец? — И она вышла из комнаты.

В августе, когда заседания в парламенте прекращаются и для членов парламента наступают каникулы, я с дочерью переезжал в свое загородное поместье на окраине Денчестера. Здесь у нас был прекрасный старинный дом, стоявший посреди громадного парка, в живописной местности, славящейся превосходной охотой.

На окраине этого поместья, даже занимая часть его, расположилась убогая пригородная слободка, предместье Денчестера, населенная беднейшими рабочими. Дженни до тех пор не давала мне покоя и не переставала мучить меня, пока я в угоду ей не отстроил для них несколько десятков современных образцовых коттеджей, с электричеством и водопроводом, что, впрочем, оказалось совершенно бесполезной затеей: рабочие продолжали ютиться все в тех же убогих лачужках, а коттеджи сдавали внаем за грошовую плату мелким чиновникам.

В недобрый час, посещая семейство Смитов, поселившееся в одном из наших образцовых коттеджей, Дженни познакомилась с доктором Мерчисоном, молодым человеком лет тридцати, состоявшим на службе в этом приходе и потому лечившим всех больных в нашем округе. Эрнст Мерчисон был ширококостный мускулистый шотландец, с резкими крупными чертами лица и глубоко сидящими больными и ясными глазами. Он был не речист, прям и резок до грубости. Но как врач он пользовался заслуженной репутацией, действительно знал и любил свое дело и считался лучшим врачом в Денчестере. На нем-то и остановила выбор моя дочь и одарила той привязанностью и расположением, которых тщетно добивались от нее самые блестящие молодые люди высшего лондонского света.

Случилось это так: в одном из образцовых коттеджей, как я уже говорил, поселилось семейство Смитов. Мистер Смит был композитором, а супруга его, урожденная Сэмюэлс, была та самая маленькая девочка, которую я вылечил от рожистого воспаления после прививки злокачественной лимфы. В некотором роде эта девочка была первым шагом к моему благополучию и благосостоянию, и я невольно питал к ней чувство, похожее на признательность. У Смитов было двое детей — девочка лет четырех и маленький восьмимесячный мальчик. Как-то эти ребятишки подхватили коклюш, и Дженни пошла навестить их и принесла девочке коробку конфет в подарок.

Пока она была там, прибыл доктор Мерчисон. Он приступил к осмотру больных детей, как вдруг ему попалась на глаза лежавшая у кроватки девочки коробочка сластей.

— Это что такое? — резко спросил он.

— Подарок мисс Терн для Тотти! — ответила мать ребенка, указывая глазами на Дженни.

— Тотти не должна кушать сладостей до тех пор, пока не поправится!

Продолжая осмотр, доктор внимательно оглядел ручку девочки и, покачав головой, сказал:

— Я не вижу меток от прививки! Не придаете ей значения? Или просто по небрежности?

Тут миссис Смит, вспыхнув от негодования, рассказала всю свою историю и историю своего братца, который умер от прививки в страшных мучениях, и при этом показала доктору метки на своей толстой руке.

— Хотя я сама и не помню этого, но знаю, что доктор говорил моей матери, чтобы я никогда не давала прививать оспу моим детям.

— Доктор! — гневно воскликнул Мерчисон. — Это был не доктор, а идиот, сударыня, идиот, или, вернее, какой-нибудь политический агитатор, готовый продать свою душу за один избирательный билет!

При этих словах Дженни порывисто поднялась со своего места, и глаза ее вспыхнули негодованием.

— Прошу прощения, что прерываю вас, сэр, — сказала она, — но тот господин, о котором вы выражаетесь так резко, — доктор Терн, мой отец, член парламента от этого города!

Доктор Мерчисон некоторое время смотрел в упор на Дженни, которая в гневе была так хороша, что на нее невольно загляделся бы всякий, затем просто, нимало не смущаясь, ответил:

— В самом деле? Я не интересуюсь политикой и потому не знал об этом.

Это совершенно вывело Дженни из себя и, боясь дать волю своему языку, она повернулась и ушла. Она уже прошла палисадник и собиралась отпереть калитку, когда услышала быстрые и уверенные мужские шаги; обернувшись, она очутилась лицом к лицу с доктором Мерчисоном.

— Я поспешил нагнать вас, мисс Терн, чтобы извиниться перед вами. Я не знал, конечно, кто вы, и не имел намерения оскорбить ваши чувства, но должен вам сказать, что твердо убежден в пользе прививок, и потому выразился несколько резче, чем следовало!

— Другие люди, сэр, также имеют свои убеждения! — возразила Дженни. — И, быть может, не менее твердые, чем ваши.

— Я это знаю, — сказал он, — и даже знаю, чем это рано или поздно кончится. Вы сами все увидите, мисс Терн, если доживете до того времени. Теперь, конечно, нам бесполезно спорить об этом. — И, приподняв шляпу, он еще раз извинился и поспешным шагом вернулся в коттедж.

Некоторое время Дженни была очень сердита на доктора Мерчисона, но затем рассудила, что все же он извинился перед ней и, кроме того, сделал свое обидное замечание под влиянием невежества и предрассудков, а потому заслуживает сожаления. Затем она вспомнила, что, возмущенная его словами, даже забыла ответить на его извинения. В конце концов после нескольких случайных встреч с ним моя дочь пригласила его на чашку чая.

Я не стану останавливаться на подробностях этого злополучного романа. Несмотря на то что я был решительно против ухаживания доктора Мерчисона, должен сказать, что этот молодой человек при внешней грубости и резкости обращения имел доброе сердце, нежные чувства и честный, справедливый взгляд на жизнь.

Дженни серьезно привязалась к нему.

В конце концов он сделал ей предложение, и в одно прекрасное утро — я как сейчас помню, что это был первый день Рождества — они вошли ко мне в библиотеку, где я работал, и объявили, что любят друг друга и желали бы вступить в брак.