Густав Эмар - Курумилла

— Нет, мы вас не отпустим, пока вы не оставите ваших спутниц.

— А-а, так, отлично! Но вижу, вы ошиблись относительно того, кто я! Да, я священник, мирный человек, но я француз… А вы об этом-то и забыли. Так знайте же! Я не позволю оскорбить тех, которые находятся под моим покровительством, будь вас хоть двадцать человек.

— И как же вы будете защищать их, господин француз? — послышался насмешливый голос.

— Вот так, — решительно отвечал священник, вынимая из седельной сумки пару пистолетов и взводя курки.

Разбойники невольно заколебались. Поступок священника был так решителен и в то же время этот человек сохранял такое спокойствие, что бандиты убедились: они имеют дело действительно с сильным человеком, который скорее даст себя убить, чем отступит хоть на шаг.

Мало тех вещей, которые уважаются мексиканцами, но надо отдать им справедливость, они благоговеют перед одеждой священнослужителя. Да к тому же отец Серафим не походил на тех миссионеров, которые, к несчастью, часто встречались среди духовенства Северной Америки. Он славился своими добродетелями на всю Мексику. Оскорбить его, а тем более убить — дело слишком серьезное, но и отступать было уже невозможно.

— Послушайте, святой отец, — заговорил опять тот же незнакомец, — не пытайтесь защищаться. Мы заберем девушек во что бы то ни стало. — И он сделал движение вперед.

— Стой! — закричал отец Серафим. — Еще шаг — и ты умрешь. В моих руках жизнь двоих из вас.

— А в моих — еще двоих, — неожиданно раздался чей-то голос, и новый незнакомец выскочил из чащи, прыгнул вперед, как ягуар, и стал рядом со священником.

— Курумилла! — вскричал тот.

— Да, — отвечал предводитель индейцев, — это я. Сейчас прибудут друзья.

В самом деле, послышался топот приближавшихся лошадей, незнакомцы так увлеклись спором со священником, что не слышали его.

Положение дел осложнялось. Священник понимал, что, пока не будет сделано ни одного выстрела, он останется хозяином положения и что необходимо выждать, пока не придет помощь, о которой говорил Курумилла.

— Господа, — начал он, надеясь как-нибудь выиграть время, — вы видите, теперь я не один. Бог послал мне храброго помощника, и наше положение не так отчаянно… Предлагаю вам вступить в переговоры.

— В переговоры?

— Да.

— Тогда покороче.

— Постараюсь. По тому, как вы обошлись со мной, я предполагаю, что вы разбойники. И вот вы держите нас в своих руках или, по крайней мере, так думаете. Отвечайте, сколько хотите вы за мой выкуп? Не будьте требовательны, помните: я бедный миссионер и все, что имею, это достояние неимущих. Я же готов на все жертвы, которые совместимы с моим положением…

Но незнакомцы уже не слушали разглагольствований отца Серафима, они с беспокойством прислушивались к приближавшемуся топоту.

— Проклятье, — закричал все тот же разбойник, — этот демон сыграл с нами скверную шутку… — И он вонзил шпоры в бока своей лошади, но вдруг благородное животное вместо того, чтобы броситься вперед, рухнуло на землю, заржав от боли. Курумилла своим кинжалом перерезал жилы на его ногах.

После этого поступка индеец закричал во все горло, в ответ послышалось дружное «ура».

Тут священник выстрелил, но не для того, чтобы ранить или убить кого-нибудь, а чтобы поторопить приближавшуюся к ним помощь. Об этом легко было догадаться: враги стояли так близко от него, что не попасть в кого-нибудь было просто невозможно, а между тем все остались невредимыми.

В ту же минуту с быстротой вихря прискакали шесть всадников. Завязалась отчаянная борьба, и пули со свистом прорезали воздух по всем направлениям.

Отец Серафим и обе женщины соскочили с лошадей и укрылись от пуль за деревьями.

Схватка продолжалась недолго, минут через пять мексиканцы бежали с места битвы, вновь прибывшие противники преследовали их. Четверо бандитов были убиты.

Через несколько минут всадники возвратились назад, ибо погоня за мексиканцами была совершенно излишней. Отец Серафим уже позабыл о грубом нападении и обходил убитых и раненых, надеясь как-нибудь помочь несчастным жертвам засады, которую они сами же себе устроили. Но трое разбойников уже были мертвы, а четвертый мучился в предсмертных судорогах.

Священник снял маску с его лица и вскрикнул от удивления, узнав его.

При этом вскрике умирающий открыл глаза и устремил на отца Серафима дикий взгляд.

— Да, это я, — сказал он прерывающимся голосом. — Я заслужил такую смерть!

— Несчастный! Так-то ты сдержал свою клятву?

— Я пробовал… Несколько дней назад я спас того человека, которого вы поручили мне, святой отец.

— А зачем ты хотел убить меня, которому обязан своей жизнью?

Раненый отрицательно покачал головой.

— Нет, — прохрипел он, — никогда… Видите ли, отец мой… есть на свете проклятые натуры… Эль-Бюитр был презренный бродяга… ну, а собаке собачья смерть… это справедливо… Прощайте, отец, но я спас вашего друга — охотника…

Сказав это, он хотел приподняться, но не удержался и упал на землю — он был мертв.

Священник преклонил колени и прочел молитву.

Присутствующие, невольно тронутые этим зрелищем, сняли шляпы и с благоговением стояли вокруг скончавшегося разбойника.

В эту минуту раздались чьи-то крики, послышались ружейные выстрелы, и в ущелье показался многочисленный отряд.

— К оружию! — закричали все, бросаясь к лошадям.

— Стойте, — раздался повелительный голос Курумиллы, — это наши друзья.

Пользуясь правом романиста, сделаем небольшое отступление и вернемся к дону Корнелио, который привлек к себе внимание Валентина своей неожиданной отлучкой из лагеря. Нужно сказать несколько слов об этом веселом, беззаботном дворянине, уже известном читателю своей любовью к музыке вообще и романсеро del rey Rodrigo в частности.

Но с недавних пор дон Корнелио сильно изменился: он совсем забросил пение, струны его хараны перестали звучать под его гибкими пальцами, глубокая морщина пролегла на челе, щеки побледнели и осунулись, и нахмуренные брови изобличали его тяжелое душевное состояние.

Что же случилось? Что так сильно повлияло на характер нашего испанца?

Об этом было трудно, но возможно догадаться. Дон Корнелио любил Анжелу и любил ее страстно. Мы не назовем эту любовь чистой, так как она подогревалась другим, менее благородным, но не менее сильным чувством.

Этим чувством была алчность.

Много раз пытался дон Корнелио ослепить богатых американок, если не блеском своего богатства (он был беден, как Иов), то личными своими достоинствами: умом и красотой. Но ни одна из этих попыток не имела желанного успеха. Встреча с Анжелой решила его участь. Почему-то вообразив, что молодая девушка в него влюблена, он сам полюбил ее бешеной любовью истрепавшегося человека, для которого брак представляется единственным якорем спасения.