Густав Эмар - Валентин Гиллуа

Почтительно поклонившись своему начальнику, он вышел из гостиницы и затворил за собой дверь.

Тогда присутствующие, не вставая, повернулись на своих скамьях и, таким образом, очутились напротив полковника, который стал в середину залы.

Он подождал несколько минут, чтобы молчание восстановилось, потом, поклонившись присутствующим, сказал:

— Позвольте мне сначала поблагодарить вас за точность, с какой вы явились на свидание, которое я имел честь назначить вам. Я счастлив доверием, которое вам угодно было оказать мне. Поверьте, я сумею сделаться его достойным: оно мне доказывает еще раз, что вы истинно преданы отечеству, и что оно может полагаться на вас в час опасности.

Эта первая часть речи полковника, была встречена рукоплесканиями.

Этот полковник был человек лет сорока, ростом с Геркулеса, похожий скорее на мясника, чем на честного воина, его кошачья физиономия и косые взгляды не внушали никакой симпатии, все чины его были добыты ценой измены.

Но сообщникам своим он внушал неограниченное доверие: они знали, что он был слишком хитер для того, чтобы участвовать в дурном деле.

Дав время энтузиазму утихнуть, он продолжал:

— Я счастлив, сеньоры, не этими рукоплесканиями, но вашей преданностью общественному делу. Вы понимаете — как я, не правда ли? — что мы не можем долее переносить поступки человека, выбранного нами. Он оказался недостойным вверенной ему власти, он изменил своей обязанности, и час отставки скоро пробьет для того, кто нас обманул.

Полковник, без сомнения, долго продолжал бы эту речь, если бы вдруг один из присутствующих, не видя ничего положительного и ясного в этом потоке звучных слов, не прервал его хриплым голосом:

— Все это прекрасно, полковник, всем известно очень хорошо, что мы преданы душой и телом нашему отечеству, но каждая преданность требует платы! Что же мы получим за это в конце концов? Мы собрались сюда не для того, чтобы курить друг другу фимиам, а, напротив, чтобы окончательно условиться. Пожалуйста, приступайте же немедленно к делу.

Полковник сначала несколько оторопел, но оправился почти тотчас же, и, обернувшись с улыбкой к говорившему, сказал:

— Я только что хотел приступить к делу, любезный капитан, но вы перебили меня.

— Когда так, — отвечал капитан, — положим, что я ничего не сказал; объясните же нам все в двух словах.

— Во-первых, — отвечал полковник, — я сообщу вам известие, которое, думаю, будет принято вами с радостью. Мы собираемся в последний раз!

— Хорошо, хорошо, — сказал положительный капитан, ободряя взорами своих товарищей, — прежде скажите нам о награде.

Полковник понял, что хитрость уже невозможна, тем более что все присутствующие принимали сторону своего товарища и начали перешептываться самым зловещим образом.

В ту минуту, когда он решился наконец приступить к делу, дверь гостиницы отворилась, и человек, закутанный в широкий плащ, вошел в залу. Перед ним шел алферец дон Сирвен, который закричал громким голосом, совершенно заглушившим разговор:

— Генерал, кабальеро, генерал!

При этих словах тишина наступила, как бы по волшебству. Тот, которого назвали генералом, остановился посреди залы, обвел взором всех присутствующих, потом снял шляпу, спустил плащ, и явился в полном генеральском облачении.

— Да здравствует генерал Герреро! — закричали все, вставая с энтузиазмом.

— Благодарю, господа, благодарю, — отвечал генерал, кланяясь несколько раз. — Этот горячий прием радует меня, но замолчите, прошу вас, для того чтобы мы могли скорее кончить дело, по которому мы собрались сюда; минуты драгоценны и несмотря на принятые предосторожности наше присутствие в этой гостинице может быть обнаружено.

Все приблизились к генералу с любопытством, которое легко понять. Он продолжал:

— Я немедленно приступлю к делу. Для того чтобы не терять время — чего хотим мы? Свергнуть президента и заменить его другим, который более будет соблюдать наши интересы?

— Да-да! — закричали все.

— Но тут дело идет о нашей голове, — прибавил генерал холодно, — нам нечего обманывать себя на этот счет, если наш план не удастся, победители расстреляют нас без всякой жалости; но нам удастся, — поспешил он прибавить, приметив неприятное впечатление, произведенное этими словами на присутствующих, — нам удастся, потому что мы приступаем решительно к делу страшному, и каждый из нас знает, что его состояние зависит от выигрыша этого дела, начиная от алфереца до бригадного генерала; каждый знает, что от успеха он получит два чина, и что эта ставка довольно хороша для того, чтобы заставить наименее решительного не дрогнуть, когда настанет минута начать борьбу.

— Да-да, — сказал среди глубокой тишины капитан, замечания которого до прихода генерала так смутили полковника, — все это очень хорошо. Действительно, конечно, очень приятно получить разом два чина, но нам обещали еще кое-что от вашего имени, сеньор.

Генерал улыбнулся.

— Вы правы, капитан, — сказал он, — и я намерен сдержать все обещания, сделанные от моего имени, не тогда, как вы имеете право предполагать, когда удастся наше славное предприятие. Может быть, вы боитесь, что тогда я буду искать предлога, чтобы не исполнить моего обещания?

— Когда же? — с любопытством спросил капитан.

— Сейчас, сеньоры, — вскричал генерал громким голосом, обращаясь не к капитану, а ко всему собранию. — Я хочу вам доказать мое полное доверие к вам и к вашему слову!

Радость, удивление, может быть, недоверие до того овладели присутствующими, что они оставались неподвижны и не произносили ни слова.

Генерал рассматривал их с минуту и улыбнулся с насмешливым видом, потом, отвернувшись, пошел к двери гостиницы и отворил ее. Офицеры с жадностью следили за его движениями, едва переводя дух, и не смели еще предаваться жадной радости, овладевшей ими.

Генерал кашлянул два раза.

— Я здесь, — отвечал голос из тумана.

— Принесите мешки, — приказал дон Себастьян и небрежно воротился на середину залы.

Почти тотчас вошел человек с тяжелым кожаным мешком. Этот человек был Карнеро, капатац; по знаку генерала, он положил свою ношу и вышел, но через несколько минут воротился с другим мешком, который положил возле первого, потом, поклонившись своему господину, удалился, и дверь затворилась за ним.

Генерал раскрыл мешки, и золото посыпалось на стол; инстинктивно присутствующие подвинулись вперед и протянули сжатые руки.

— Теперь, сеньоры, — сказал генерал, все бесстрастный, и небрежно положив руку на груду золота, — позвольте мне напомнить вам наши условия, нас здесь тридцать пять человек, не правда ли?

— Тридцать пять, генерал, — отвечал капитан, окончательно сделавшийся оратором собрания.