Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера

В конце концов я решился сказать, что не понимаю, как можно разъяснить упомянутый вопрос, ссылаясь на поэзию древних авторов, которым были совершенно неведомы белые и рифмованные стихи, ибо их стихи измерялись долготой, тогда как наши измеряются количеством слогов. Это мое замечание как будто обидело педанта, каковой немедленно окутал себя облаком греческих и латинских цитат, которое никто н. с попытался разогнать. Вслед за этим какие-то нелепые замечания и комментарии слились в неясный гул, и в общем я никогда в своей жизни не проводил более скучного вечера. Впрочем, среди них несомненно были люди ученые, умные и не лишенные способностей. Но так как они боятся задевать друг друга, каждому из них следовало бы приносить с собой собственную мишень или точильный камень для забавы всей компании. Дядюшка говорит, что у него нет ни малейшего желания быть в обществе более чем одного умника. Один умник, подобно свиной ножке в супе, придает ему вкус и аромат, но несколько умников могут только испортить похлебку.

А теперь я опасаюсь, что предложил вам неудобоваримое месиво, лишенное всякого аромата, за которое можете поблагодарить вашего друга и слугу Дж. Мелфорда.

Лондон, 5 июня

Доктору Льюису

Любезный Льюис!

Ваша басня о свинье и обезьяне, как говорят итальянцы, ben trovata 27. Но я не буду пересказывать ее моему аптекарю, гордому, весьма обидчивому шотландцу, который, может быть, уже имеет в кармане докторский диплом. Истый шотландец всегда имеет две тетивы на луке, он, так сказать, in utrumque paratus 28. Однако же не подлежит сомнению, что я не избег слабительного, но благодаря сему слабительному мне удалось избежать более худшего — может быть сильного приступа подагры или ревматизма, ибо я начал терять охоту к пище, а в животе у меня начало бурчать, а сие не обещало мне ничего доброго. Как бы то ни было, но я не могу избавиться от этих напоминаний, предостерегающих меня, что мне следует бежать из сего средоточия заразы.

Да и какой соблазн может заставить человека моего нрава и телесного сложения проживать в городе, где в каждом уголке он может обрести все новые и новые предлоги для отвращения и омерзения? Что за вкус и чувства должны быть у тех, кто предпочитает ложные прелести городские истинным радостям сельского жития? Большая часть людей, я знаю, обольщена тщеславием, честолюбием, ребяческим любопытством, а все сие можно удовлетворить только в местах скопления людей. Но покуда они пытаются найти удовлетворение, органы их чувств подвергаются порче, и они обычно теряют самомалейший вкус к тому, что неподдельно и прекрасно в самом существе своем, Не изъяснить ли мне разницу между моими городскими страданиями и сельскими отрадами?

В Брамблтон-Холле у меня в доме простор, и я дышу чистым, свежим, целительным воздухом. Сон меня освежает, его не нарушает ужасный шум, и прерывается он только по утрам мелодическим щебетанием птичек под моим окном. Я пью прямо из источника ключевую воду, чистую и кристальную, или искристое пиво, сваренное дома из ячменя собственных моих полей, или сидр из яблок моего сада, а не то превосходный кларет, который я выписываю через одно лицо, честности коего я вполне доверяю. Мой хлеб вкусен и питателен, испечен в моей собственной печи из моей собственной пшеницы, смолотой на моей собственной мельнице. На мой стол большей частью подают яства, доставляемые собственным моим поместьем: пятигодовалые мои бараны, вскормленные благовонными горными травами, могут соревноваться сочностью и ароматом с дичиной; нежное мясо моих телят, питавшихся только материнским молоком, наполняет блюдо соком; моя домашняя птица, разводимая у меня на дворе, ходит на свободе, покуда сама не сядет на насест; кроликов берут прямо из моих садков; свежую дичину приносят с моих болот, форель и лосось — прямо из речки, устрицы — с отмелей, где их ловят, а сельдь и другую морскую рыбу я могу есть часа через четыре после того, как ее поймали. Овощами, кореньями, салатом в изобилии ц отличного качества снабжают меня мои огороды, почва которых столь тучна, что ее почти не надо возделывать. И та же земля доставляет мне все плоды, которые Англия может считать своими, а потому у меня каждый день свежий десерт, только-только снятый с деревьев. На молочной моей ферме текут нектарные реки сливок и молока, и оттуда мы получаем превосходное масло, творог и сыры, а отбросы идут на корм моим свиньям, дающим мне сало и ветчину.

Спать я ложусь рано и встаю с восходом солнца. Время провожу я без скуки и печали, и у себя дома я нимало не лишен развлечений, когда погода препятствует мне выйти из дому: я читаю, беседую, играю на бильярде, в карты, в триктрак. Вне дома я надзираю за моим домоводством и измышляю планы улучшений, удачное исполнение коих доставляет мне неизъяснимою радость.

Не меньше радуюсь я, видя, как мои арендаторы благоденствуют под моим покровительством и как нанятый мной бедняк добывает свой хлеб насущный. Вам известно, что есть у меня несколько разумных друзей, коим я открываю свое сердце блаженство, которое я понапрасну искал бы в городской толчее. Есть у меня еще и другие более скромные знакомцы, которых я уважаю за их честность; обществом их я нисколько не гнушаюсь, хотя бы оно и было не весьма занимательно.

Словом, так-то я живу среди честных людей и верных домочадцев, каковые, льщу себя надеждой, питают бескорыстную ко мне привязанность. Да вы сами, мой любезный доктор, могли бы удостоверить сию истину.

А теперь поглядите, сколь отлична от сей жизни жизнь в Лондоне. Я закупорен в душном помещении, где кошку и ту негде повесить, и дышу гнилостными испарениями, которые, разумеется, произвели бы чуму, ежели бы не умерялись кислотой каменного угля, которая, впрочем, сама по себе губительна для слабых легких. Но и сие прославленное противоядие не спасает жителей Лондона от немощного желтого цвета лица, столь непохожего на румянец юношей, проживающих в сельской местности.

Спать я ложусь после полуночи, утомленный и измученный беспокойной жизнью в течение дня. Каждый час я просыпаюсь, разбуженный страшным шумом ночного дозора, выкликающего часы по всем улицам и бьющего в колотушку у каждых ворот; шайка сих дармоедов только для того и предназначена, чтобы нарушать покой жителей. В пять часов утра меня сгоняет с постели еще более устрашающий грохот деревенских телег и крик зеленщиков, продающих у меня под окнами зеленый горошек.

Ежели я вздумаю выпить воды, мне приходится пить омерзительную бурду из открытого акведука, подвергающегося опасности всяческого загрязнения, либо глотать воду из Темзы, впитавшую в себя все нечистоты Лондона и Вестминстера. Человеческие испражнения входят в их состав как наименьшее зло, а слагаются сии нечистоты из всякой дряни, ядов и минералов, употребляемых ремесленниками и мануфактурами в производстве своих изделий, равно как из гниющих остатков людей и скота, смешанных с помоями всех лачуг, портомоен и сточных канав всего города.