Роберт Стивенсон - История одной лжи

— Да, — протянула она задумчиво, — ты думаешь, что мне легко с моим отцом? Я не так уж счастлива, в конце концов, ты забываешь, что я его не знаю. Это ты его знаешь, он скорее твой отец, чем мой. — При этом она взяла его за руку.

Сердце Дика похолодело.

— Но я так страдаю за тебя, — продолжала она, — это все должно быть так грустно и тяжело.

— Ты меня плохо понимаешь, — с негодованием сказал Дик, — мой отец

— лучший из людей, он достойнее меня во сто раз, но он не понимает меня и не может понять.

На минуту наступило молчание.

— Дик, — начала она снова, — я хочу просить тебя о маленьком одолжении, это первое с того момента, как ты мне сказал о своей любви. Можно ли мне видеть твоего отца? Посмотреть на него, хоть издали, чтобы он не заметил меня.

— К чему? — спросил Дик.

— Это моя фантазия, ты забываешь, что, когда речь идет об отцах, я становлюсь романтичной.

Этого было вполне достаточно для Дика. Он поспешно согласился, повел ее по боковой дорожке и усадил в кустарник, откуда она могла наблюдать, как сквайр возвращается к обеду. Они просидели молча, держась за руки, в течение приблизительно получаса. Наконец в отдалении послышался топот копыт, ворота парка с шумом открылись, и показался мистер Нэсби, сгорбленный, с мрачным желчным лицом, утомленный от верховой езды. Эстер тотчас же узнала его: она часто встречала его прежде, хотя, безразличная ко всему тому, что не относилось к ее любви, никогда не интересовалась тем, кто он такой. Теперь она узнала его и нашла, что он постарел на десять лет, обрюзг, и что лицо его выражает безысходное горе.

— О Дик, Дик, — проговорила она.

Слезы потекли по ее лицу, и она упала в его объятия. В тот вечер они возвращались домой, преисполненные любви и добрых намерений.

Дик всеми силами старался вернуть расположение своего отца, убедить его в своем уважении к нему и привязанности, уничтожить брешь, разделяющую их сердца. Но, увы, сквайр был нездоров и брюзжал, его удручала отчужденность Дика, которую он сам вызвал, и теперь своим ворчаньем и холодностью он отстранял все попытки Дика к примирению, а его негодование все росло.

Это случилось во вторник. В следующий же четверг, когда Дик вышел на свидание раньше обыкновенного и шел по направлению к коттеджу, он испугался, встретив на тропинке даму из Таймбери, которая имела облик мисс Мак-Глехен. Старуха сделала вид, что не замечает его. Ее глаза были полны слез, на лице была написана забота об узлах, которые она несла. Он остановился и подумал, что бы это могло предвещать. День был так прекрасен, что он даже не мог предположить что-нибудь недоброе. Все-таки что-то случилось в коттедже, и, по-видимому, значительное, потому-то мисс Мак-Глехен и пустилась в путь со своим небольшим имуществом, которое заключалось в нескольких коричневых свертках. Вид старой девы говорил о том, что она выдержала жаркую битву и потерпела поражение. Неужели дом был закрыт и для него? Неужели Эстер одна, покинута? Или, быть может, появился новый покровитель из европейских миллионеров? Любовь часто порождает ненависть к близким родственникам любимых. В таком состоянии он продолжал идти. Его беспокойство возрастало с каждым шагом. Войдя в сад, он услышал голос и вновь остановился, уже не сомневаясь, что стряслось какое-то несчастье.

Гром грянул — Адмирал был здесь.

Дик хотел было ускользнуть, охваченный ужасом этого момента, но Эстер, видя его нерешительность, ободряюще взглянула на него. В одно мгновение она очутилась подле него, довольная, сгорая от нетерпения сообщить ему новости, радуясь его смущению, находясь в состоянии упоения, которое не поддается описанию. Она дотронулась до него кончиками пальцев (стараясь выиграть время), притянула его к себе, затем, втолкнув его в комнату, поставила его лицом к лицу с мистером ван Тромпом, одетым в костюм из французского вельвета, с огромным прыщом на носу. Затем, так как это был предел возможной радости, Эстер выбежала из комнаты.

Мужчины в замешательстве смотрели Друг на друга. К ван Тромпу первому вернулось самообладание, и он любезно протянул руку Дику.

— Вы знаете мою девочку, мою Эстер, — сказал он, — это приятно. Мне сообщили об этом, как только я пришел. Это звучит странно в устах старого бродяги, но мы все любим наш дом и по мере сил и возможности скрываем это. Это и привело меня сюда, — заключил он таким тоном, как будто ставил на карту все, — так просто, грустно и благородно, как подобает светскому человеку и философу. — Вы видите перед собой человека, который доволен.

— Да, это чувствуется.

— Прошу вас, садитесь, — продолжал бездельник, подавая пример. — Фортуна все время поворачивалась ко мне спиной… Кстати, я только что хлебнул немножко виски после прогулки…. Я совсем опустился, мистер Нэсби, между нами говоря, я был без гроша, и, одолжив пятьдесят франков, незаметно пронес свой чемодан мимо швейцара, а ведь для этого нужна ловкость! И вот я здесь!

— Да, — сказал Дик, — вы здесь. — Он совсем опешил.

Эстер в этот момент вошла в комнату.

— Ты рад видеть его? — прошептала она Дику на ухо — радость, переполнявшая ее голос, перешла в ликование.

— О да, — сказал Дик, — очень!

— Я была уверена в этом, — сказала она, — я рассказала ему, как ты любишь его.

— Воздержитесь, — сказал Адмирал, — воздержитесь от излияний и давайте выпьем за новую жизнь.

— За новую жизнь, — как эхо повторил Дик и поднес бокал к губам, затем поставил его, не отведав: в течение одного дня было слишком много новостей.

Эстер села на скамеечку у ног своего отца, обняла его своими руками, и ее взгляд с гордостью перебегал с одного собеседника на другого. Ее глаза так блестели, что нельзя было определить, стоят ли в них слезы или нет; мелкая сладострастная дрожь пробегала по ее телу. По временам она опускала свой подбородок на грудь, иногда же в экстазе запрокидывала голову назад, — короче говоря, она была в таком состоянии, когда говорят о людях, что они захлебываются от счастья. Мучения Ричарда не поддавались описанию.

Между тем болтовне ван Тромпа, казалось, не будет конца.

— Я никогда не забываю друзей, — сказал он, — точно так же, как и врагов, хотя среди последних у меня их только двое — я и публика! — И он рассмеялся мелким смешком. — Но эти дни миновали, ван Тромпа уже больше нет. Это был человек, которому везло. Я думаю, вы слышали о моем успехе! Но не будем об этом говорить, — сказал он, усмехаясь и одергивая свой галстук. — Этот человек больше не существует. Одним усилием воли я прикончил его. Во всем этом есть нечто от поэтов. Сначала блестящая карьера — на меня были устремлены все взоры, а затем баста: спокойный, старый деревенский житель, культивирующий розы. В Париже, мистер Нэсби, было иначе…