Роберт Стивенсон - Сент Ив

— Проклятый Байфилд! — вырвалось у меня.

— А кто это Байфилд?

— Воздухоплаватель и зловредный шутник, дорогая; видно, потому он и расписал свой воздушный шар полосами голубого и кирпичного цвета и поставил его вместе с духовым оркестром прямо у меня на дороге как раз тогда, когда мне надобно удирать. Этот человек преследует меня, точно злой рок… — Я умолк на полуслове и призадумался. «А, в сущности, почему бы и нет?» — промелькнуло у меня в голове.

Тут Флора жалобно вскрикнула, и я круто обернулся — позади нас на каменной тропе стояли майор Шевеникс и Рональд.

Юноша выступил вперед и, не отвечая на мой поклон, взял Флору за локоть.

— Ты сейчас же пойдешь домой.

— Ну зачем же так? — сказал я, касаясь его плеча. — Ведь минут через десять нам предстоит редкостное зрелище.

Он яростно ко мне обернулся.

— Ради бога, Сент-Ив, не затевайте ссору, время для этого самое неподходящее. Вы уже и так бессовестно скомпрометировали мою сестру!

— После того, как вы по наущению и с помощью первого попавшегося майора пехотных войск взялись следить за вашей сестрой, я бы вам посоветовал не бросаться словом «компрометировать». И еще: при том, сколь мало считаются с ее чувствами, вполне просительно, что сестра ваша выразила свое негодование не словом, а делом.

— Майор Шевеникс — друг нашей семьи.

Однако, произнося эти слова, юноша покраснел.

— Ах, вот как? — переспросил я. — Значит, это ваша тетушка просила его помощи? Нет, нет, дорогой Рональд, вам нечего мне ответить. И ежели вы станете и впредь оскорблять вашу сестру, сэр, я позабочусь, чтобы за это постыдное поведение вы получили по заслугам.

— Прошу извинить, — вмешался майор, выступая вперед. — Рональд прав, сейчас не время для ссор, и, как вы справедливо заметили, сэр, нам предстоит интереснейшее зрелище. Сыщик и его люди уже поднимаются на холм. Мы их видели, и, могу прибавить, экипаж вашего кузена стоит внизу на дороге. Дело в том, что за мисс Гилкрист следили и видели, как она поднялась сюда; мы сразу подумали, что она, возможно, идет в каменоломню, и решили подняться с другой стороны. Вот, взгляните! — И он торжествующе показал наверх.

Я поднял голову. Да, в эту самую минуту на вершине холма, ярдах в пятистах слева от нас, появилась фигура в серой шинели, а следом за ней — мой старый знакомец в молескиновом жилете; оба тут же начали спускаться к нам.

— Джентльмены, — объявил я, — мне, видно, следует вас благодарить. Ваш хитроумный план был, без сомнения, порожден единственно вашей добротой.

— Наш долг — думать о мисс Гилкрист, — сухо заметил майор.

Но Рональд вдруг воскликнул:

— Скорей, Сент-Ив! Бегите назад по тропе! Мы вам не помешаем, обещаю!

— Благодарствую, друг, но у меня иной план. Флора, — сказал я и взял ее за руку, — пришла пора нам расстаться. Следующие пять минут решат нашу судьбу. Мужайся, любимая, и да будут твои мысли со мной, покуда я не ворочусь к тебе.

— Где бы ты ни был, я буду думать о тебе, Энн! Что бы ни случилось, я буду любить тебя. Иди, и да хранит тебя господь.

И она обернулась к майору, тяжело дыша, раскрасневшаяся и смущенная, но глаза ее горели решимостью и вызовом.

— Скорей! — закричали вдруг в один голос Флора и Рональд.

Я поцеловал ей руку и ринулся вниз с холма.

Позади раздался крик; я оглянулся и увидел, что мои преследователи — теперь их было уже трое, ибо за ними поспешал в качестве доезжачего и мой дородный кузен, — повернули и бегут за мной; я перескочил через ручей и помчался прямо к заполненной народом огороженной части луга. У входа в ограду сидел на складном стуле сонный толстяк, рыхлый и пухлый, как перина; он дремал перед столиком, на котором стояла чашка с шестипенсовиками. Я бросился к нему и протянул крону.

— Сдачи нету, — буркнул он, просыпаясь и вытаскивая из кармана пачку розовых билетиков.

— И не надо! — крикнул я, на ходу схватил билет и проскочил за ограду.

Прежде чем смешаться с толпой, я позволил себе еще раз оглянуться. Впереди теперь бежал Молескиновый жилет, он уже достиг ручья, за ним, поотстав шага на три, пыхтел рыжий, а мой кузен, задыхаясь — я с удовольствием подумал, что нелегко ему дается такая гонка, — уже почти сбежал с восточного склона холма. Толстяк, опершись о свою загородку, все еще провожал меня глазами. Я был без шляпы, во фраке, и он, без сомнения, принял меня за прожигателя жизни, эдакого шалого гуляку, который не находит себе места утром после весело проведенной ночи.

И тут меня осенило. Надобно забраться в гущу толпы: ведь толпа всегда снисходительна к пьяным. Я немедля постарался изобразить из себя распутного пьянчужку: икая, спотыкаясь и покачиваясь, я протискивался все дальше, заплетающимся языком цветисто и пространно извинялся перед всеми и каждым, и мне давали дорогу; зеваки расступались передо мной со свойственным им добродушием.

Люди соскучились стоять и ждать, и по пятам за мною струился веселый смешок — надобно же им было развлечься. В жизни не видал я сборища, которое так безрадостно дожидалось бы обещанного представления. Правда, дождь уже перестал, и засияло солнце, но обладатели зонтиков никак не соглашались опустить их и все еще держали над головой с таким мрачным видом, точно бросали вызов сжалившейся над ними наконец природе и судорожным усилиям худшего во всем городе оркестра, который пытался их развеселить.

— Скоро он наполнится, Джок?

— Скоро.

— И тут же полетит?

— Да уж верно так.

— Ты в шестой раз смотришь?

— Вроде того.

Мне вдруг подумалось, что, ежели бы мы собрались не на торжество Байфилда, а на его похороны, все глядели бы куда веселей.

Сам Байфилд перевесился через край корзины, над которою покачивался шар, размалеванный бурыми и голубыми полосами, и хмуро и деловито отдавал распоряжения. Впрочем, быть может, он просто прикидывал, сколько продано билетов. Я протиснулся вперед в ту минуту, когда его помощники убирали кишку, по которой в шар накачивали водород, и «Люнарди» постепенно распрямлялся и натягивал канаты. Кто-то шутки ради подтолкнул меня, и я оказался на свободной площадке под шаром.

Вдруг меня окликнули, я" круто оборотился и задрал голову.

— Кого я вижу! Черт меня побери, да это же Дьюси! Товарищ моей юности и опора преклонных лет! Как поживаете?

Это оказался мой шалый приятель Далмахой! Он цеплялся за один из десятка канатов, что удерживали воздушный шар, и вид у него был такой, точно все происходящее — дело единственно его рук и его искусства; он был так неописуемо и непревзойденно пьян, что все ухищрения, с помощью которых я пробрался сквозь толпу, показались мне попросту бездарным, жалким кривляньем.

— Уж извините, не могу выпустить канат. Собственно, мы всю ночь глаз не сомкнули. Байфилд нас покидает, он жаждет скитаться в мирах, где еще не ступала нога человека…