Роберт Стивенсон - Берег Фалеза

Ночь была на исходе, однако еще не рассвело, когда я впервые увидел этот остров. На западе полная луна уже закатывалась, но светила ярко. А на востоке, где занималась заря, утренняя звезда сверкала, как алмаз. Легкий ветерок, повеяв с суши нам в лицо, принес с собой острый аромат ванили и лимона. Я ощущал и другие запахи, но этот был особенно силен, а ветер прохладен, и я чихнул. Должен сказать, что уже не первый год я жил на одном из плоских океанских островов, жил в полном одиночестве, среди туземцев. Но то, что теперь открылось моему взору, было для меня ново, даже языка здешнего населения я не знал, а вид этих лесов и гор и такой непривычный их аромат взбудоражили мою кровь.

Капитан потушил нактоузный фонарь.

— Вон, глядите, мистер Уилтшир, — сказал он, — видите, за этим рифом вьется дымок. Там и будет ваша резиденция. Это Фалеза — самое восточное из поселений; дальше никто не селится, уж не знаю, почему. Возьмите-ка бинокль, и вы различите хижины.

Я взял у него бинокль, берег придвинулся ближе, и я увидел чащу леса, белую полосу прибоя, коричневатые кровли и темные стены хижин, прячущихся среди деревьев.

— А вон там, восточнее, видите, что-то белеет? — продолжал капитан. — Это ваш дом; стоит он высоко, сложен из кораллового туфа, с трех сторон окружен широкой верандой. Лучшей постройки не сыщется во всех Южных морях. Когда старый Эдемс увидел этот дом, он схватил мою руку и давай трясти. «Я тут у вас совсем разнежусь!» — сказал он. «Что ж, — ответил я. — Может, и пора уже». Бедняга Джонни! Я видел его с тех пор лишь раз, и тут он уже пел по-другому — то ли не мог поладить с туземцами, то ли с белыми, то ли еще что. А в другой раз, когда мы снова приплыли, он был уже мертв и лежал в земле. Я поставил столбик на его могиле: «Джон Эдемс, скончался в 1868 году. Туда же отойдешь и ты». Я пожалел о нем. Он был неплохой человек, этот Джонни.

— Отчего он умер? — спросил я.

— Какая-то хвороба, — сказал капитан. — И как-то вдруг она его скрутила. Он, видать, встал ночью, выпил «Болеутоляющее» и «Бальзам Кеннеди». Но не помогло, какой уж тут «Кеннеди»! Тогда он открыл ящик с джином. Опять не то, — крепости не хватает. Тут он, должно, выбежал на веранду и перемахнул через перила. На другой день, когда его подобрали, он уже полностью спятил: все нес какую-то чепуху, будто кто-то подмочил его копру. Бедняга Джонни!

— Это что же, климат здесь такой, что ли? — спросил я.

— Да, одни считают, что климат, другие, что тоска его заела, а может, и еще что, — отвечал капитан. — Только я никогда не слыхал, чтобы на климат тут жаловались. Последний из наших здешних ребят, Вигорс, как был, так и остался здоровехонек. А удрал он отсюда из-за местных: говорили, что он боялся Черного Джека, и Кейза, и Свистуна Джимми, который в ту пору был еще жив, а потом утонул спьяну. А что до старого капитана Рэндолла, так он здесь уже года с сорокового или сорок пятого. И как-то я не замечал, чтобы старик Билли прихварывал или вообще хоть чуть изменился за это время. Проживет, верно, Мафусаилов век. Нет, место здесь здоровое.

— Нам навстречу идет какая-то посудина, — сказал я. — Она сейчас как раз в проливе. Похоже, вельбот. На корме двое белых.

— Да это же то самое судно, с которого свалился спьяну Свистун Джимми!

— воскликнул капитан. — Дайтека сюда бинокль. Ну да, а вон и Кейз собственной персоной и с ним Черный Джек. Это все висельники, о них идет самая дурная слава, но вы же знаете, как на островах любят посудачить. На мой взгляд, все беспокойство было от Свистуна Джимми, ну, а он уже отправился к праотцам. Думаете, куда это они? За джином, и ставлю пять против двух — раздобудут шесть ящиков.

Когда эти двое поднялись к нам на борт, они оба, сразу, понравились мне: вернее, с виду понравились оба, а один — и своими речами. Четыре года прожив на экваторе, я стосковался по разговору с белыми людьми: все это время я был как в заточении: на меня даже накладывали табу, и я должен был отправиться к вождю, чтобы он снял его с меня, после чего я напивался джина и куролесил, а потом сам же каялся и сидел все вечера дома один на один со своей лампой или бродил по берегу и клял себя на чем свет стоит за то, что оказался таким дураком и очутился здесь. На острове, где я жил, других белых не было, а на соседних островах, куда мне случалось плавать, это был народ все больше самый отпетый. Вот почему я так обрадовался, когда эти двое поднялись на борт. Один из них, положим, был негр, но в своих щегольских полосатых куртках и соломенных шляпах они оба выглядели хоть куда, а Кейз мог бы сойти и за столичного жителя. У него было желтоватое худощавое лицо, нос с горбинкой, очень светлые глаза и подстриженная бородка. Никто не знал толком, откуда он родом, а по языку его считали англичанином; было видно, что он из хорошей семьи и получил недурное образование. Вообще он был на все руки: славно играл на гармонии и не хуже любого циркача мог показывать фокусы с веревкой, пробкой или колодой карт. При желании он умел поддержать и салонный разговор, умел и сквернословить, что твой американский боцман, а то наврет такого, что невмоготу слушать даже канакам. Он всегда поступал так, как ему было выгодней, но это получалось у него как-то естественно, словно по-другому и быть не могло. Он был храбр, как лев, и хитер, как крыса, и если теперь он не горит в аду, значит никакого ада не существует вовсе. Я знаю за ним только одно-единственное достоинство: он любил свою жену и был к ней добр. Она была туземка с острова Самоа и по самоанскому обычаю красила волосы в рыжий цвет. Когда он умер, о чем речь пойдет ниже, открылась одна довольно странная вещь: оказалось, что он, как истинный христианин, оставил завещание, по которому все свое имущество отписал вдове: в сущности, как говорили, ей досталось все, что принадлежало ему и Черному Джеку, и почти вся доля Билли Рэндолла, потому как отчетность-то вел Кейз. И его вдова отбыла на шхуне «Мануа» и живет припеваючи у себя на родине по сей день.

Но в то утро, когда я впервые встретился с ним, мне обо всем этом было известно не больше, чем любой мухе. Кейз приветствовал меня очень любезно и даже дружелюбно, от души поздравил с прибытием на остров и предложил свои услуги, что было для меня, совсем не знавшего местных обычаев, крайне приятно. Большую часть дня мы провели в каюте — пили за наше знакомство, и, признаться, я еще не встречал человека, который говорил бы так дельно и толково, а хитрее и оборотистее торговца едва ли можно было найти на островах. Словом, мне уже начинало казаться, что более подходящего места для торговли, чем Фалеза, не сыскать, и чем больше я пил, тем легче становилось у меня на душе.