Поль Феваль - Юность Лагардера

Полковник внял совету кузины и при первой же стычке с врагом приказал вызвать к себе молодого человека.

— Солдаты созданы, чтобы умирать, — сказал он ему, — итак, я посылаю вас на смерть.

— Она отступит передо мной, господин полковник.

— Это ваше дело. Видите вон тот равелин [54]справа, весь в дыму? Отправляйтесь туда и передайте эту записку офицеру, который им командует. Верю, что вы сумеете пройти, но вот вернуться скорее всего вам не удастся. Храни вас Бог, дитя мое!

Бог сохранил его. По приказу полковника Анри остался вместе с защитниками равелина, отразил вместе с ними атаку роты хорватов, обезоружил троих из них и в гордом безмолвии провел их под пулями к палатке командира.

В следующем сражении он бросил к ногам маршала Вилара знамя, которое захватил, действуя только шпагой, не считая нужным прибегать к помощи огнестрельного оружия.

Прославленный полководец тут же произвел его в сержанты и, потрепав по щеке, сказал:

— Предрекаю, что ты пойдешь далеко!

— Я знаю, господин маршал.

Через неделю сержант Анри Лагардер совершил вместе со своими солдатами безумную по смелости вылазку, и для победных торжеств Вилар получил еще три вражеские пушки.

Тогда полковник де Мовак-Сеньеле написал своей прекрасной кузине, что она прислала ему великолепного солдата, который достоин стать дворянином и офицером, и что он лично будет умолять его величество даровать храбрецу патент младшего лейтенанта.

Только с 1686 года претенденты на получение офицерского звания, из-за роковой ошибки Людовика XIV и его военного министра, вынуждены были доказывать древность своего происхождения. Прежде дворянство можно было получить без особых затруднений, и генеалогисты короля, а именно господин д'Озье со своими помощниками, легко подписывали соответствующие свидетельства.

Однако Анри не нуждался в том, чтобы проскользнуть в ряды знати через потайную дверь — герою подобало входить через триумфальную арку.

Почтовые лошади резво неслись в Париж, везя среди прочих писем и послание полковника к покровительнице Армель, а тем временем капитан де Жевезе, командир роты, где служил юный Лагардер, перебрав на пирушке по случаю победы, беспричинно обругал своего сержанта и даже осмелился замахнуться на него тростью… Жевезе был храбрый рубака, незлобивый и отходчивый в отношениях с подчиненными, но бешено вспыльчивый под влиянием винных паров… Ответом ему была пощечина. Вечером за пределами лагеря состоялась дуэль.

Капитан был убит на месте.

Утром полковник вызвал к себе Лагардера, пожурил его и, не скрывая сожаления, сказал:

— Вот свидетельство об отпуске. Сидите тихо и постарайтесь, чтобы о вас на какое-то время забыли. В моем уважении к вам не сомневайтесь.

Итак, Анри вернулся к графине Жанне.

Вот почему Кокардас с Паспуалем смогли сразу же послать за ним своего слугу. Анри немедля отправился на встречу. Он изнывал от скуки. Если бы не Армель, он, пожалуй, последовал бы зову своей горячей натуры и ринулся в какую-нибудь авантюру: стал бы обманывать простодушных мужей и приводить в отчаяние почтенных отцов семейства, задираться по любому поводу и выходить на дуэль с первым встречным.

Мэтры увидели, как окаменело его лицо и сжались кулаки при имени герцога Мантуанского и Гвасталльского, но расспрашивать своего любимца не осмелились. Храбрецы впервые столкнулись с тем, кто превосходил их отвагой. Они обожали Маленького Парижанина и трепетали перед ним, признавая его главенство.

— Хорошо, — холодно произнес Анри, — я буду точен. Я покажу этому макароннику, где раки зимуют. Положитесь на меня.

Он ушел в задумчивости, не прибавив больше ни слова.

В памяти его вновь звучали слова умирающей Сюзон Бернар: «Златовласая Дория… герцог Гвасталльский… Лагардер… Анри, спасите Анри!»

А затем ужасный крик: «Гонзага, герцог Мантуанский, вы чудовище!»

Долгое время он полагал, что убийца его родителей — о которых он так и не смог ничего узнать — был Гонзага из кружка герцога Шартрского, один из троих Филиппов. Но нет! Его называли принцем де Гонзага, и он не владел герцогским титулом. Да и вряд ли ему было больше двенадцати лет в то время, когда могло совершиться преступление.

Анри дрожал от радости при мысли, что на сей раз судьба, возможно, позволит ему скрестить шпагу с «чудовищем» из предсмертного бреда госпожи Бернар.

За столом он спросил графиню о том, что представляет собой этот новый Гонзага, объявившийся в Париже.

— Я знаю его очень хорошо, — ответила та, — ныне он стоит во главе мантуанской ветви семьи. От своей жены, которая, говорят, умерла, как святая, он получил в наследство великоленное герцогство Гвасталльское, чистой воды изумруд среди прочих сокровищ Италии. Несколько дней назад я была приглашена на ужин к герцогу Орлеанскому… Гонзага сидел рядом со мной. Это красивый мужчина, хотя, на мой взгляд, несколько женственный… Мне кажется, он более блистает внешностью, нежели умом… — Засмеявшись воркующим смехом, она добавила: — Похоже, монсеньор герцог Шартрский хочет, чтобы я вышла за него замуж.

Ничего не сказав на это, Анри заговорил о другом. Он думал про себя: «Хорошо же я отплачу за доброту графини, если убью герцога! А может быть, наоборот, окажу ей услугу и избавлю от брака с негодяем? Но о нем ли говорила госпожа Бернар? Он ли то самое „чудовище“?»

Сомнения отнюдь не помешали ему крепко спать в эту ночь.

Подобно Великому Конде, накануне сражения при Рокруа мирно спавшего на лафете пушки, Анри перед решающей схваткой призвал на помощь бога Морфея [55].

Герцог Мантуанский и Гвасталльский пришел на встречу первым и без сопровождения. Обменявшись небрежным рукопожатием с мэтрами, он зевнул, пробормотал несколько слов и, стараясь ничем не выдать своей торопливости, надел стеганый колет, перчатки, а главное — маску, скрывавшую лицо.

Затем он вытащил шпагу и попросил старину Паспуаля надеть на нее наконечник, сказав, что на рапирах фехтовать не хочет.

— Я тоже не хочу, — проговорил Анри, входя в зал.

Едва взглянув на этого юношу во цвете молодости и красоты, Карл-Фердинанд смертельно побледнел под своей маской. Последние сомнения развеялись. Он словно бы вновь увидел мужественное лицо Рене и — что поразило его, будто удар кинжалом в сердце, — светлые волосы и темные глаза покойной сестры Винченты, единственной женщины, которую он по-настоящему любил: златовласой Дории.

«Будь тысячу раз проклят этот Пейроль! — мысленно произнес Гонзага. — Из-за его трусости мне приходится все начинать сначала. А как легко было покончить со всеми одним ударом в тот туманный день, четырнадцать лет назад! Трупом меньше, трупом больше! От скольких хлопот я был бы избавлен!