Поль Феваль - Горбун, Или Маленький Парижанин

— Решено. Третье: «Вы проникнете в дом».

— Проникли.

— «В доме будет девушка».

— Посмотри, благородный мой друг, — воскликнул брат Галунье, — посмотри, как я весь дрожу!

— Да ты вдобавок и побледнел. Что с тобой?

— Просто ты упомянул про тот пол, которому я обязан всеми своими злоключениями.

Плюмаж с силой хлопнул его по плечу.

— Гром и молния, дорогуша! — рявкнул он. — Друзья должны делиться своими невзгодами. У каждого есть маленькие слабости, но если ты еще раз попробуешь утруждать мои уши своими страстями, то, убей меня Бог, я тебе их отрублю!

Невзирая на некоторую грамматическую туманность этого обещания, Галунье прекрасно понял, что Плюмаж пообещал отрубить его уши. А Галунье дорожил своими ушами, хотя они были большие и красные.

— Ты запретил мне проверить, здесь ли девушка, — заметил он.

— Малышка здесь, — ответил Плюмаж. — Прислушайся. Из соседней комнаты донесся взрыв веселого смеха. Галунье схватился за сердце.

— «Вы захватите девушку, — продолжил Плюмаж, — верней, учтиво предложите ей сесть в портшез и сопроводите до дома в парке…»

— «Применять силу, — подхватил Галунье, — только в том случае, если иных средств больше не останется».

— Точно. И я тебе скажу: пятьдесят пистолей — хорошая плата за такую работу.

— Счастливчик этот Гонзаго, — чувствительно вздохнул Галунье.

Плюмаж коснулся эфеса своей шпаги, Галунье взял его за Руку.

— Мой благородный друг, — произнес он, — убей меня, не сходя с этого места. Это единственный способ угасить пламя, что пожирает меня. Вот тебе моя грудь, пронзи ее смертоносным ударом.

Гасконец несколько секунд смотрел на него с глубоким сочувствием.

— Проклятье! — бросил он. — Все мы одинаковы! Но ведь он же, черт меня побрал, не пустит ни одного экю из своей полусотни пистолей ни на пропой, ни на игру!

Шум в соседней комнате стал громче. Плюмаж и Галунье одновременно вздрогнули, потому что за спиной у них тонкий, визгливый голос произнес:

— Пора!

В один миг они обернулись. Около стола стоял горбун из дворца Гонзаго и самым спокойным образом развязывал их свертки.

— А этот откуда тут взялся? — удивился Плюмаж. Галунье из осторожности несколько отступил назад. Горбун протягивал одну ливрею Плюмажу, а вторую Галунье.

— Живей! — не повышая голоса, приказал он.

Однако оба колебались. Особенно гасконцу претила мысль облачаться в ливрею.

— Кой черт ты лезешь? — воскликнул он.

— Тс-с! — шикнул на него горбун. — Поторопитесь! За дверь раздался голос доньи Крус:

— Великолепно! Теперь остается только найти носилки.

— Поторопитесь! — властно повторил горбун. Одновременно он задул лампу.

Дверь комнаты Авроры открылась, и в зале стало чуть-чуть светлей. Плюмаж и Галунье отступили в угол и торопливо натягивали ливреи. Горбун приотворил одно из окон, выходящих на Певческую улицу. В ночи раздался негромкий свист. Один из портшезов понесли к двери. Обе камеристки в это время пробирались на ощупь через залу. Горбун распахнул перед ними выходную дверь.

— Вы готовы? — осведомился он шепотом.

— Готовы, — ответила Плюмаж и Галунье.

— Приступайте!

Из комнаты Авроры вышла донья Крус, бормоча:

— Что же, теперь мне искать носилки? Неужели галантный дьявол не позаботился о них?

Только она вышла, горбун у нее за спиной захлопнул дверь. Зала погрузилась в полнейший мрак. Донья Крус не боялась людей, но в темноте она со страхом подумала про дьявола. Совсем недавно они со смехом вызывали дьявола, а сейчас донье Крус казалось, что он во тьме еще щекочет ее рогами. Только она повернулась, чтобы вновь открыть дверь комнаты Авроры, как грубые волосатые руки сжали ей запястья. То были руки Плюмажа-младшего. Донья Крус попыталась закричать. Но от ужаса у нее сдавило горло, и она не смогла издать ни звука. Аврора, крутившаяся перед зеркалом, поскольку новый наряд пробудил в ней кокетство, не слышала подруги, тем паче что все заглушал гомон толпы за окнами.

Там только что объявили, что карета господина Лоу, выехавшая из Ангулемского дворца, находится недалеко от фонтана Круа-дю-Трауар.

— Едет! Едет! — кричали со всех сторон. Волнение и шум толпы усилились десятикратно.

— Мадемуазель, — произнес Плюмаж, изображая почтительный поклон, который пропал впустую по причине отсутствия света, — позвольте мне предложить вам руку, прах меня побери!

Донья Крус была уже на другом конце комнаты. Там ее встретила другая пара рук, не таких волосатых, но зато липких, принадлежавших брату Амаблю Галунье. На сей раз ей удалось издать громкий крик.

— Вот он! Вот он! — заревела в этот миг толпа.

Крик несчастной доньи Крус пропал втуне, так же как поклон Плюмажа. Она вырвалась и из этих объятий, но ее тут же схватил Плюмаж. Он и Галунье старались отрезать ей дорогу, чтобы у нее остался один-единственный выход — дверь на крыльцо. Когда донья Крус подбежала к ней, обе створки распахнулись, и свет фонарей упал на ее лицо. Взглянув на него, Плюмаж не смог сдержать жест изумления. Какой-то человек, стоявший наготове за дверью, набросил донье Крус на голову накидку. Полубезумную от ужаса, ее схватили, затолкали в портшез и, и дверца его тотчас же захлопнулась.

— В парковый дом за площадью Сен-Маглуар! — приказал Плюмаж.

Портшез унесли. Галунье вошел в залу, дрожа мелкой дрожью. Он прикоснулся к шелкам! Плюмаж пребывал в задумчивости.

— Она прелестна! Прелестна! Прелестна! — твердил нормандец. — О, Гонзаго!

— Ризы Господни! — воскликнул Плюмаж с видом человека, пытающегося отогнать назойливую мысль. — Надеюсь, это дело мы ловко провернули!

— Какая атласная ручка! — простонал Галунье.

— Полсотни пистолей наши!

Плюмаж огляделся вокруг, словно был не вполне уверен, что заработал эти деньги.

— А талия! — не унимался Галунье. — Я не завидую ни титулам, ни золоту Гонзаго, но…

— Пошли отсюда! — прервал его Плюмаж.

— Ах, она надолго лишила меня сна!

Плюмаж схватил Галунье за шиворот и поволок за собой, но вдруг, вспомнив, заявил:

— Милосердие велит нам освободить старуху и мальчонку.

— А ты не находишь, что старуха неплохо сохранилась? — спросил его брат Галунье.

Ответом ему был сильнейший удар кулаком по спине. Плюмаж повернул ключ в скважине. Но дверь он не успел открыть: со стороны лестницы раздался голос горбуна, о котором они оба, можно сказать, забыли:

— Я доволен вами, храбрецы, но наши труды еще не закончены. Останьтесь!

— Ишь, как он приказывает, этот скрюченный обсосок! — пробурчал Плюмаж.

— Сейчас, когда ничего не видно, — заметил Галунье, — голос его производит на меня странное впечатление. Так и кажется, что где-то когда-то я его уже слышал.