Оксана Духова - Хозяйка тайги

– И мы горды этим, – отозвалась Трубецкая, но голос ее предательски задрожал. Генерал Шеин хотел сказать еще что-то, но лишь махнул рукой и пошел прочь. Офицеры последовали за ним. Только Лобанов остался в зале.

– И что теперь? – спросила Волконская. Женщины окружили полковника со всех сторон, жались к нему испуганными птицами, а он задумчиво выбивал трубку о деревянный свой протез. – Что нам делать-то теперь?

– Поедем в Нерчинск, построим там себе жилье, – отозвался Лобанов. – Будет у нас деревенька женская. Царство бабье. Если вы потерпите в ней сварливого, хромого старика, сударыни…

– Дайте, я вас поцелую, Николай Борисович! – Трубецкая повисла на шее старого полковника. – Даже в богом забытом мире не так одиноко, если есть рядом такие люди, как вы!

Он уходил все дальше на север. Он был благословен на этот путь. Так когда-то сказала юродивая, Ксения Блаженная. Только здесь в тайге познает он суть этой благословенности. То, что было с ним до этого, вся эта мишура петербургская – все не настоящее, все морок. Никого там рядом не было, словно пустыня была вокруг, а те, что окружали, были лишь бесплотными хитренькими тенями. Тени улыбок, тени слов, тени людей. Вот именно что морок!

Господь даровал юродивой, направившей его благословенность, всю свою жизнь проходившей по городским улицам без крова над головой, без постоянной еды и тепла, дар предвидения, дар прозрения. Она прозрела его путь. Она одна ему его указала. Благословен, думал он о ее слове и страшился признаться себе, что еще долгий путь придется пройти ему, чтобы оправдать это ее слово. Путь по Сибири. Он поправил котомку, прищурился близоруко и двинулся к лесу.

Следующий день стал днем великого счастья. С девяти утра до восьми вечера женщинам позволили находиться подле их мужей. Впервые за полтора года между ними не ходило никаких часовых, впервые их не гнали прочь друг от друга, словно два разных стада скота, которых ни в коем случае нельзя смешать. Впервые за восемнадцать месяцев они лежали друг подле друга под горячим солнцем Сибири, целовались и говорили друг с другом обо всем, что накопилось за это время на душе и сердце.

…Борису хотелось броситься перед Ниночкой на колени и целовать край ее черного платья, касаться губами ее по-детски пухлых губ. Но он только смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова, жадно пожирая ее взглядом.

Ниночка первой подбежала к нему, обвила руками его уже седеющую голову, прижала к груди, а потом откинулась и заглянула в добрые усталые глаза.

– Мой Борюшка, – только и повторяла она.

– Моя Ниночка, – наконец, пробормотал и он.

– Господи, как же ты похудел, – шептала она и целовала его глаза и устало опущенные уголки губ и натыкалась на все те же кольца железной цепи, которые пока так и не сняли, и пыталась отвести их в сторону.

– А ты все так же прекрасна, моя любимая, – шептал он, и его губы тянулись к ее губам, и прохладная белоснежная кожа ее лица казалась ему божественной…

Шеин и Лобанов, выехавшие в полдень на прогулку, увидели в лесу под тенистыми деревьями сразу несколько парочек. Они были счастливы, несмотря на физические невзгоды, ужасные раны, разбереженные оковами, несмотря на отчаяние, пожиравшее их вместе с воспоминаниями о потерянной родине.

– Эти женщины… – вздохнул Лобанов. – Вы только поглядите на них! Два года назад они были всего лишь избалованными, воспитанными в роскоши существами. А завтра, если понадобится, они будут валить деревья в тайге. Господи, и что только любовь творит с людьми!

…Сегодня даже Трубецкой чувствовал себя счастливым, счастливым вполне. Хотя много хлопот доставляли ему кандалы. Он старался делать вид, что вообще не замечает их существования, но бесконечное звяканье и грохот желез никак не могли заставить его спать спокойно. Это и шум от разговоров и песен утомляли его. Он страдал от того, что не мог уединиться, думать о чем-то, постоянное общество хоть и своих же товарищей приводило его в уныние и тоску. Он мечтал о чистой постели, свободной от клопов, о простынях, здесь уже давно позабытых. Невозможно было читать в этапе, да и нечего было – и это удручало его больше всего. Но сегодня с ним была его Катенька, самая большая любовь его…

Вечером того же счастливого дня Борис и Ниночка возвращались в лагерь. Ворота острога были открыты, пара солдат в пропыленной, грязной форме усмехнулись понятливо. Черт побери этих арестантов! Да им лучше живется, чем нам. Вон какие пташки рядом с ними расхаживают. А мы? Нам только и остались эти воняющие прогорклым салом бурятки с широкоскулыми мордашками и раскосыми глазками…

– Я построю нам дом рядом с острогом, – заявила Ниночка и крепко сжала руку мужа. – Мы все уже решительно обговорили… Мы будем помогать друг другу. Разделимся на четыре группы и вместе построим четыре дома.

– В воскресные дни мы тоже сможем присоединяться к вам и помогать, – отозвался Тугай. И пошатнулся, долгие месяцы этапа измотали его, и только лишь иногда в глазах мелькала озорная искорка, как в былые времена, когда скакал он впереди своего эскадрона.

В Чите они получили новую амуницию – не те отвратительные дерюжные одежки, а вполне приличные костюмы, хоть и подлатанные во многих местах. Теперь у них была справная обновка, соломенные широкополые шляпы, как у бурятов, а в остроге им сказали, что зимой дадут валенки, ватные куртки и меховые штаны.

– Конечно, они делают это не из простого человеколюбия, – сказал Борис Ниночке. – Нужна рабочая сила, а кто замерзнет, значит, работал плохо. Еда тоже получше будет. А вот после Нерчинска самим придется о себе позаботиться. В тайге полно разного зверья, да и рыба в реках найдется. А овощи мы и сами вырастим. Ниночка, мы будем жить! – Он поцеловал ее, а она повисла у него на шее, прижалась крепко. Борис внимательно вгляделся в ее хорошенькое личико. И улыбнулся печально.

– А мы еще мечтали когда-то, что наши дети вырастут в доме у моря, рядом с дюнами, с видом на бесконечность…

– Зато теперь они вырастут в бесконечном лесу, и маленькая хижина будет им милее раззолоченного дворца.

– Они будут крепостными, Ниночка! Наши дети будут государственными крестьянами, рабами царя…

– Они всегда будут чувствовать себя свободными, любимый. Мы их воспитаем так, что превыше всего они будут любить свободу. – Ниночка отвернулась и, прищурившись, вгляделась в черную цепочку гор на горизонте. – Их родина, Борюшка… она здесь. Вся земля будет принадлежать им одним! У кого еще есть такое богатство? Боря, нас не наказали, нас одарили!

– Коли ты довольна этой жизнью, Ниночка, – вздохнул Тугай, и горло у него перехватило судорогой.