Мишель Зевако - Смертельные враги

Тогда Пардальян внезапным движением завел руку Красной бороды ему за спину и аккуратно вложил свою ненужную теперь шпагу обратно в ножны. Красная борода, чувствуя, что его кости трещат, словно обхваченные железным обручем, был вынужден пригнуться.

В этой позе, согнутого в три погибели, Пардальян подтолкнул его к привратнику – от удивления или ужаса тот осел на плиты пола и чисто машинальным жестом продолжал обеими руками удерживать свою палочку.

– Прыгай! – повелительно приказал Пардальян, указывая пальцем на эбеновую тросточку.

Красная борода предпринял последнюю, отчаянную попытку вырваться.

– Прыгай! – повторил Пардальян. – Или я сломаю тебе руку!

Зловещий хруст, за которым последовал жалобный стон, доказал ошеломленным придворным, что то была не пустая угроза.

И едва ли не приподнятый над полом, чувствуя, как связки его руки разрываются под сокрушительным нажимом, с искаженным лицом, смертельно бледный от стыда, рыча от ярости и боли, Красная борода прыгнул.

Пардальян беспощадно заставил его повернуться и прыгнуть обратно.

Теперь они оказались у самого кабинета короля.

Казалось, Красная борода вот-вот потеряет сознание; он хрипло дышал, по лицу его катился пот, глаза вылезали из орбит.

Пардальян отпустил его руку.

Но тут же он схватил исполина за пышную бороду и молча, не оглядываясь, словно скотину, которую волокут на бойню, подтащил верного королевского слугу, уже почти не сопротивлявшегося, к кабинету Филиппа И.

Король, заметив приближение шевалье, едва успел отшатнуться, чтобы уклониться от створки двери, которую Пардальян бесцеремонно пнул ногой.

Оставив дверь широко распахнутой и сильным толчком швырнув потерявшего сознание Красную бороду к ногам Филиппа, Пардальян зычно провозгласил:

– Сир, я привел вам этого негодяя обратно... В следующий раз не отпускайте его без гувернантки, ибо если он еще хотя бы раз вздумает сыграть со мной какую-нибудь из своих неуместных шуток, мне придется выдрать по одному все волосы из его бороды... что для него будет очень печально, ведь тогда он станет уродом.

И шевалье неспешно покинул королевскую приемную, напоследок окинув всех сверкающим взором.

Тогда чей-то голос прошептал на ухо оцепеневшему Филиппу:

– Я же говорил вам, сир, что вы беретесь за это дело не так!.. Позволите ли вы теперь действовать мне?

– Вы были правы, господин инквизитор... Ступайте и действуйте по своему усмотрению, – ответил король дрожащим от ярости голосом.

Однако тут же с восторгом, смешанным с ошеломлением и смутным ужасом, добавил:

– Но каков, каков!.. Он же почти прикончил этого беднягу!

Когда дворяне и офицеры, придя наконец в себя от изумления, решились преследовать дерзкого француза, было уже поздно – Пардальян исчез.

Проводив Фаусту до дверей, Эспиноза сказал ей: – Угодно ли вам будет, сударыня, одну минуту подождать меня в моем кабинете? Мы с вами продолжим разговор с того самого момента, на котором он закончился у короля; быть может, нам удастся договориться.

Фауста пристально взглянула на него:

– Будет ли дозволено моим людям сопровождать меня?

Эспиноза ответил, не колеблясь:

– Присутствия господина кардинала Монтальте, которого я здесь вижу, будет достаточно, я думаю, чтобы успокоить вас. Что до охранников, сопровождающих вас, то вряд ли им будет возможно присутствовать при столь важном разговоре.

Фауста размышляла не более секунды. С тем строгим спокойствием, которое как раз и делало ее величественной, она сказала:

– Вы правы, господин великий инквизитор, присутствия кардинала Монтальте будет достаточно.

– В таком случае – до скорой встречи, сударыня, – коротко ответил Эспиноза; он подал знак некоему доминиканцу, поклонился и вернулся к королю.

Монтальте живо приблизился к принцессе. Трое охранников последовали его примеру, также намереваясь сопровождать свою хозяйку.

Подойдя к Фаусте, доминиканец с глубоким поклоном сообщил:

– Если сиятельная принцесса и его высокопреосвященство соблаговолят следовать за мной, я буду иметь честь проводить их до кабинета монсеньора.

– Господа, – сказала Фауста своим охранникам, – извольте подождать меня минутку. Кардинал, вы пойдете со мной. Идите, преподобный отец, мы последуем за вами.

Сен-Малин, Шалабр и Монсери, сокрушенно вздохнув, вновь уныло вернулись в одну из оконных ниш; их окружала толпа незнакомых людей, и им было тоскливо и грустно. Разве что история с Пардальяном немного развеяла их скуку.

Идя впереди Фаусты и Монтальте, доминиканец прокладывал себе путь сквозь толпу, которая и сама, впрочем, торопливо и почтительно расступалась перед ним.

В конце зала монах открыл дверь, выходившую в широкий коридор, и посторонился, чтобы пропустить Фаусту.

В то мгновение, когда Монтальте собирался последовать за ней, чья-то рука с силой опустилась ему на плечо. Он обернулся и глухо воскликнул:

– Эркуле Сфондрато!

– Он самый, Монтальте. Не ждал? Доминиканец секунду смотрел на них каким-то странным взглядом, а затем, не закрывая дверь, решительно нагнал Фаусту.

– Чего ты хочешь? – спросил Монтальте, теребя рукоятку своего кинжала.

– Оставь эту детскую игрушку, – сказал герцог Понте-Маджоре с холодной улыбкой. – Как видишь, удары, что ты мне наносишь, отскакивают от меня, не принося вреда.

– Чего ты хочешь? – повторил разъяренный Монтальте.

– Поговорить с тобой... Мне кажется, мы можем сказать друг другу немало интересного. Разве ты со мною не согласен?

– Да, – отвечал Монтальте с глазами, налитыми кровью, – но... позже... Сейчас у меня другое дело.

И он уже хотел бежать за Фаустой – тайное предчувствие говорило ему, что она в опасности.

Рука Понте-Маджоре вторично с силой опустилась на его плечо, и глухим от ярости голосом герцог угрожающе прошипел прямо в лицо Монтальте:

– Ты сейчас же последуешь за мной, Монтальте, или же, клянусь Господом Богом, я дам тебе пощечину на глазах у всего двора!

И герцог резким движением занес руку.

– Хорошо, – прошептал смертельно бледный Монтальте, – я иду за тобой... Но горе тебе!..

И он, нехотя и бормоча глухие угрозы, последовал за Понте-Маджоре, покинув Фаусту в тот самый момент, когда она, быть может, нуждалась в его защите.

Тем временем Фауста, ничего не заметив, продолжала свой путь; пройдя шагов пятьдесят, доминиканец открыл вторую дверь и посторонился, как он уже делал это ранее.

Фауста вошла в комнату и только тогда заметила, что Монтальте больше не сопровождает ее.

Она едва заметно нахмурилась и, посмотрев доминиканцу в глаза, спросила без волнения и без удивления: