Мишель Зевако - Смертельные враги

Что же осталось в прошлом?

Она – богатая, некогда могущественная и обожаемая властительница – побеждена, разбита, унижена; все ее замыслы потерпели крах.

Он – бедный дворянин, не имеющий ни кола ни двора и, тем не менее, силой своего гения и своего щедрого сердца побеждающий любые интриги.

И высшее унижение для нее: ее любовью пренебрегли...

Пардальян жив! И, значит, для Фаусты смерть будет означать бегство от противника! Для Фаусты, которая никогда не отступала! Ну нет, она не хочет умирать!.. Она останется жить, чтобы продолжить трагическую дуэль и выйти наконец победительницей из этой великой схватки.

Тут в темнице вновь появился Монтальте.

Пока он склонялся над ней, она скользнула по нему быстрым и уверенным взглядом, оперлась спиной о подушку и величественно произнесла – так, словно она по-прежнему была грозной властительницей, желавшей с самого начала обозначить непреодолимую границу, разделяющую их. Итак, эта странная женщина, не ведающая, казалось, ни слабостей, ни усталости, спросила:

– Вы желаете говорить со мной, кардинал? Я слушаю вас.

И ее черные глаза, необычайно серьезные и исполненные внимания, встретились с глазами Монтальте.

Монтальте, который, быть может, мечтал покорить ее, побежденный первым же ее взглядом, склонился еще ниже, почти пал ниц в безмолвном обожании. Фауста поняла, что он безоглядно отдает ей душу и тело, и улыбнулась ему, ласково повторив:

– Говорите, кардинал.

И Монтальте тихим, дрожащим голосом сообщил ей, что она свободна.

Не выразив ни удивления, ни волнения, Фауста сказала:

– Значит Сикст V меня помиловал?

Монтальте покачал головой:

– Папа не помиловал, сударыня. Папа уступил воле, оказавшейся более сильной, чем его собственная.

– Вашей... не так ли?

Монтальте поклонился.

– Но в таком случае он отменит помилование, подписанное им по принуждению.

– Нет, сударыня, ибо одновременно с этим я получил от Его Святейшества документ, который станет вам защитой.

– Что это за документ?

– Вот он, сударыня.

Фауста взяла пергамент и прочла:

«Мы , Генрих , милостью Божьей король Франции , Господом нашим направляемый , устами нашего духовного отца , Святейшего папы римского , желая укрепить и сохранить в нашем королевстве католическую апостольскую римскую церковь , учитывая , что Господу было угодно , во искупление грехов наших , лишить нас прямого наследника , полагая , что Генрих Наваррский не способен править во Французском королевстве как еретик и зачинщик ереси , всем своим добрым и верным подданным объявляем: Его Величество Филипп II , король Испании , есть единственный , кто может наследовать нам на французском троне , будучи супругом Елизаветы Французской , нашей возлюбленной сестры , преставившейся ранее , и призываем наших подданных , оставшихся верными сынами Святой матери Церкви , признать его нашим воспреемником и единственным наследником.»

– Сударыня, – сказал Монтальте, когда увидел, что Фауста закончила чтение, – слово короля имеет во Франции силу закона, и посему это воззвание толкает в партию Филиппа две трети Франции. Таким образом, Генрих Беарнский, покинутый всеми католиками, обнаружит, что его надежды рухнули навек. Его армия сократится до кучки гугенотов, и ему не останется ничего другого, как поспешно вернуться в свое Наваррское королевство, да и то если Филипп согласится ему его оставить. Тот, кто принесет Филиппу этот пергамент, доставит ему, таким образом, и корону Франции... И если этот человек обладает таким выдающимся умом, как вы, сударыня, он может вести переговоры с испанским королем, отнюдь не забывая и своих интересов... В Италии ваша власть свергнута, сама ваша жизнь здесь в опасности. При поддержке Филиппа вы сможете обрести такое могущество, которое наверняка пришлось бы по душе честолюбивейшему из честолюбцев. Я отдаю этот пергамент в ваши руки и прошу вас о помощи: доставьте его Филиппу!

Фауста опустила в задумчивости голову.

Ее сын? Он был под охраной Мирти, и Сиксту V до него не дотянуться... Позже она сможет разыскать его.

Пардальян?.. Его она также отыщет немного погодя.

Монтальте?.. Что касается его, то решать надо было немедленно. И она решила: «Ах, этот? Да он попросту станет моим рабом!»

Вслух же сказала:

– Если человек зовется Перетти, у него должно быть довольно честолюбия, чтобы действовать себе во благо... Для чего вы вырвали для меня это помилование у Сикста?.. Для чего помешали мне умереть?.. Зачем открываете передо мной это блистательное будущее?

– Сударыня... – пробормотал Монтальте.

– Я скажу вам: потому что вы любите меня, кардинал!

Монтальте упал на колени, умоляюще протянув к ней руки.

Повелительным жестом она остановила страстные излияния, которыми готов был разразиться молодой человек:

– Молчите, кардинал. Не произносите непоправимых слов... Вы любите меня, я знаю. Что ж, пусть так. Но я, кардинал, не полюблю вас никогда.

– Почему? Почему? – простонал Монтальте.

– Потому, – серьезно отвечала она, – что я уже люблю, кардинал Монтальте, а Фауста не может любить одновременно двоих.

Монтальте гневно выпрямился:

– Вы любите?.. Любите?! И вы говорите это мне?!

– Да, – просто ответила Фауста, глядя ему прямо в глаза.

– Вы любите! Но кого?.. Пардальяна, ведь так?..

И Монтальте яростным жестом выхватил кинжал. Фауста, недвижно лежавшая на кровати, спокойно посмотрела на него и голосом, от которого у Монтальте похолодело сердце, сказала:

– Вы сами произнесли это имя. Да, я люблю Пардальяна... Но, поверьте мне, кардинал, вам лучше убрать кинжал... Если кто-то и должен убить Пардальяна, то не вы.

– Не я? Но кто же тогда?! – прорычал Монтальте, побледнев как полотно.

– Я!

– Господи, почему?

– Потому что я его люблю, – холодно отвечала Фауста.

После ухода племянника Сикст V долго сидел, задумавшись, за письменным столом. Его размышления прервал приход секретаря – тихим голосом тот сообщил, что граф Эркуле Сфондрато настойчиво просит удостоить его аудиенции; секретарь добавил, что граф казался чрезвычайно взволнованным.

Имя Эркуле Сфондрато, внезапно ворвавшееся в размышления папы, блеснуло для Сикста ярким лучом, и он прошептал:

– Вот человек, которого я искал!

И добавил – уже громче:

– Пригласите графа Сфондрато.

Мгновение спустя появился верховный судья; он вошел решительным шагом и молча остановился перед папой по другую сторону стола; черты лица его были искажены, вся поза выдавала бушевавшие в нем чувства.