Мишель Зевако - Нострадамус

— Вам нужны кишки для вашего котла? Берите! Вот и второй!

Их осталось семеро. Они отступили под предлогом того, что надо утереть взмокшие лбы. На самом деле бешенство, смешанное с удивлением и восхищением, парализовало головорезов Лагарда. Человек, которому положено было уже в течение по крайней мере десяти минут валяться мертвым на земле, оказался живехонек! И без единой царапины!

Передышка длилась две или три секунды. Потом, внезапно, пока еще наемные убийцы поджидали благоприятного момента для новой атаки, теснее сплачиваясь, раздался крик:

— Вперед! Дело дошло до вылазки, черт меня побери!

Руаяль выскочил из своего темного угла, но в ту же секунду исчез в тени, словно испарился, словно и не было. Но «вылазка» обошлась нападавшим еще в одного человека. А Боревер продолжал считать.

— Вот теперь и трое! Кто следующий? — издевался он. Шпага его покраснела от крови, глаза налились кровью, в уголках рта выступила пена.

— Вперед! — прогремел Лагард.

Шестеро бойцов ринулись в атаку… Столкнулись со страшным звоном клинки, вырвались из шести глоток ужасные проклятия, понеслась над улицей грязная ругань, перемежаемая хриплыми вздохами… И вдруг все замерло. Банда, состоявшая теперь уже только из пятерых, отступила. Раздался пронзительный вопль:

— Капитан убит!

Это была правда. Лагард лежал в уличной грязи, из продырявленной груди лилась кровь, он не шевелился. Боревер тяжело дышал. Его плащ был изодран в клочья, оба плеча кровоточили, но он был жив! Он был жив, и в его голосе по-прежнему звучала издевка:

— Чья очередь? Кто хочет научиться удару Боревера?

— Схватим его, а потом отнесем королеве его голову, — предложил один из пяти уцелевших в бойне.

— Да-да… вперед!

Они бросились было впятером на Руаяля, но… неожиданно нападавших оказалось только двое. Трое только притворились, что идут в атаку, а на самом деле использовали момент, чтобы сбежать, и неслись теперь так, будто за ними гнался по пятам сам дьявол! Оставшиеся двое остановились в растерянности.

И тогда Боревер расхохотался. Он выхватил у обалдевших головорезов шпаги, сломал клинки о колено и отбросил в сторону. Он мог бы сейчас схватить противников за бороды, надавать им пощечин, изругать их последними словами, а они — изумленные происходящим, ошарашенные — и не подумали бы защищаться. Боревер хохотал. От этого смеха дрожь пробегала по телу и душа уходила в пятки. Наемники думали: «Вот, значит, он какой, Боревер! Когда идешь брать Боревера, девятерых мало! Сейчас он нас прикончит!»

Он действительно прикончил их, но своеобразно. Боревер вцепился в волосы парочки негодяев, оставшихся от Железного эскадрона, и принялся сталкивать их лбами, приговаривая:

— Получайте свое и убирайтесь! Да-да, убирайтесь к чертям, потому что я вас помиловал!

Стоило ему отпустить свои жертвы, как они стрелой помчались по улице, они улепетывали, как зайцы! Тогда Руаяль наклонился к Лагарду, притронулся к его груди и понял, что смерть довершила начатое им дело.

— Бедный малый! — прошептал он.

И это была единственная надгробная речь, произнесенная над телом ужасного барона Лагарда, прославленного наемника королевы.

Разогнувшись, Боревер обнаружил, что от его шпаги уцелела только рукоятка. Он несколько секунд изучал ее, потом задумчиво прошептал:

— Смотри-ка! Это же не моя шпага!

И точно: это была не его шпага — его оружие осталось в замке на улице Фруамантель. Он сражался шпагой капитана шотландской гвардии… шпагой, присланной Екатериной Медичи Нострадамусу, потому что судьбе было угодно, чтобы король пал от оружия Монтгомери!

«Как это я мог ошибиться?» — подумал Руаяль.

Он покачал головой, пожал плечами и, бросив последний взгляд на трупы, валявшиеся вокруг него, гордой и твердой походкой отправился в обратный путь. Но отнюдь не в замок. Боревер пошел прямо в тот не часто посещаемый и пользующийся дурной славой кабачок, где когда-то искали для него убежище его четыре телохранителя. Там он наложил на раны повязки с мазью, купленной у цыганок во Дворе Чудес. Там он смог приобрести просторный и удобный плащ и заменить изорванный камзол на новый. Там он выбрал из двух или трех сотен шпаг самую длинную, самую крепкую и самую гибкую — настоящий боевой палаш… Деньги у Руаяля были: Нострадамус щедро наполнил его кошелек. Закончив экипировку, он позаботился о покупке доброго коня и примерно к тому моменту, когда воротам Парижа полагалось открыться, оказался, сидя верхом на своем новом коне, у ворот Сен-Дени.

Путь Боревера не опишешь, для обозначения его скорости не найдешь подходящих слов… Он летел ураганом, на разъезженных, ухабистых дорогах люди видели, как нечто, подобное пушечному ядру, проносится мимо в облаке пыли, иногда успевая заметить отблеск стали от оружия всадника или железа от копыт его лошади. А мысль Руаяля мчалась еще быстрее: она обгоняла его, она улетала вдаль — исступленная, неистовая, необузданная, — она опережала бешеный галоп коня…

Когда он выскочил из леса, ему померещился впереди на сияющем утреннем небе темный и мрачный колосс, вроде бы поджидающий его. Бореверу показалось, что сердце сейчас вырвется из груди. Он издал торжествующий победный клич, бросил поводья и протянул крепко сжатые кулаки к гиганту. Его сведенное судорогой лицо пылало. Он рычал:

— Нам двоим!

А лошадь продолжала бешеную скачку. Она остановилась только тогда, когда животный инстинкт привел ее к воротам таверны, где был привязан другой конь, ответивший звонким ржанием на появление всадника. В этот момент Бореверу удалось овладеть собой.

— Отлично! — громко воскликнул он, не сознавая, что разговаривает сам с собой. — Здесь я смогу получить сведения об этом разбойничьем логове!

Руаяль спрыгнул на землю, и в тот же момент загнанная лошадь упала, кровь потекла из ее ноздрей…

Боревер резко толкнул входную дверь и ворвался в пустой, безлюдный в эту раннюю пору зал. Казалось, в трактире никого нет, только где-то наверху слышался шум борьбы. Он принялся звать хоть кого-нибудь. Никто не откликнулся, но на втором этаже шум внезапно усилился, лестница застонала под тяжелыми шагами. Боревер, весь трепеща, прислушался… И тогда раздался ужасный крик, крик женщины, обезумевшей от отчаяния, раздался голос, который он узнал бы из тысячи и узнал еще прежде, чем понял смысл слов:

— Боревер! Ко мне, Боревер!

— Я здесь! — проревел он.

В этот момент распахнулась дверь в глубине зала, даже не распахнулась — отлетела под мощным ударом ноги. Показался Ролан де Сент-Андре. Он, излучающий радость победы, но еще пышущий гневом, двинулся к выходу из таверны, крепко прижимая к себе полумертвую Флоризу. Он ничего не видел, ничего не слышал. Но в ту секунду, когда он ступил в пустой зал, ему показалось, что на него налетел бешеный вихрь и с ясного неба прогремел гром. Он пошатнулся, два или три раза перевернулся вокруг своей оси и откатился на десять шагов… Когда он поднялся с пола, то увидел, как Боревер совершенно спокойно и очень нежно укладывает Флоризу на дощатый настил. Она была в обмороке.