Мишель Зевако - Нострадамус

Прошла неделя. Ничего не произошло. Казалось, все участники битвы взяли время на передышку. Король Генрих, Екатерина Медичи, Монтгомери, Сент-Андре, его сын Ролан, Лагард, Мари де Круамар, Руаяль де Боревер, Флориза — действующие лица драмы затаились, но в голове каждого и каждой крутилась одна мысль: приближается час, когда в жизни произойдет что-то ужасающее, что-то неожиданное и очень тяжелое…

И за всеми этими тайными тревогами, за всеми этими затянувшимися ожиданиями, которые судьбе было угодно навязать нашим героям, проглядывало бледное, неподвижное, неумолимое и безжалостное лицо Нострадамуса.

Итак, прошла неделя с того дня, как назначенные Миртой телохранителями Руаяля разбойники поселились в таверне «Белая свинья». Они ели, пили, играли, но одновременно бдительно следили за тем, что происходит на улице, проявляя недюжинные способности к разведке и удивительную ловкость. Впрочем, чему тут удивляться: таким людям всегда свойствен охотничий инстинкт.

Кончался май, вот-вот должен был наступить июнь. Париж жил спокойно. С некоторого времени религиозные проповеди, направленные против гугенотов, немного поутихли. Злобное преследование реформ Генрихом II вроде бы на время приостановилось. Вот и получалось, что Париж живет спокойно. Все складывалось как нельзя лучше: время не поджимало, условия превосходные… И все затихло в ожидании бури!

Вечером 30 мая Генрих II созвал у себя чрезвычайный тайный совет. К королю явились маршал Франции Жак д'Альбон де Сент-Андре, сын вышеупомянутого маршала Ролан, великий королевский прево города Парижа Гаэтан де Роншероль, преподобнейший отец Игнатий Лойола, капитан шотландской гвардии, охранявшей Лувр, Габриэль де Монтгомери.

Речь шла о Нострадамусе.

Все было сказано. Между собравшимися не было никаких разногласий. Теперь все зависело от короля. Ему оставалось только открыто подтвердить то, что он шепнул когда-то на ухо Роншеролю и Сент-Андре: свое желание избавиться от колдуна. Ему оставалось только отдать приказ.

Монах, истощенный болезнью, горящий в лихорадке, монах, которого удерживала на ногах только его неисчерпаемая, чудодейственная энергия, с устрашающей мрачной холодностью заявил, что не уедет из Парижа, пока здесь наносится такое чудовищное оскорбление Господу Богу и религии: пока в самом сердце христианского королевства проявляют подобную терпимость к магии и колдовству. Ролан заверил, что готов убить сразу двух зайцев и что, судя по донесениям барона Лагарда, Руаяль де Боревер скрывается в особняке колдуна.

Арестовать Нострадамуса означало поймать Боревера, виновного в оскорблении величества. К этим нескольким словам можно свести все, о чем говорилось на тайном совете.

Бледный и мрачный Генрих II выслушивал каждого и выносил вердикт кивком.

Когда все мнения были высказаны, все советы даны, король, наклонившись вперед, устремив глаза в одну точку, с взволнованным лицом, долго молчал, казалось, прислушиваясь к суждению еще одного, последнего, невидимого советчика. Видеть это было невыносимо, страх пробирал до костей. Игнатий Лойола погрузился в молитву. Другие стучали зубами. Только Роншероль и Сент-Андре, которым было не впервой наблюдать подобное зрелище и которых вряд ли что могло удивить, с огромным любопытством глядели на короля, дожидаясь, пока жуткая сцена закончится. Наконец Генрих пришел в себя. Он испустил тяжелый вздох, стукнул кулаком по столу и проревел:

— Ну, хорошо, я согласен! Пусть будет так! Клянусь Богоматерью, мы еще посмотрим! Господа, я желаю, чтобы этот человек был арестован. Мне угодно, чтобы сразу же начался судебный процесс. И пусть его сожгут на Гревской площади.

— Слава богу! — с жаром воскликнул Игнатий Лойола.

Произнеся приговор, король сразу же удалился в свои апартаменты. Монах, успокоенный своей победой над магией, тоже ушел, вернее, его пришлось унести на носилках. Оставшись одни, военные разработали и обсудили план действий. Они решили, что необходимо привлечь к его исполнению Лагарда, который не раз проявлял в сложных условиях незаурядную дерзость и отвагу. Они договорились о том, что для ареста Нострадамуса и укрывшегося в его замке Боревера достаточно будет и сотни лучников Роншероля. Наконец они назначили операцию на завтра, на самый глухой час ночи.

Когда все, кто еще оставался в Зале Совета, вышли из него, тяжелая золототканая драпировка на одном из окон зашевелилась, и из-за нее появился барон Лагард собственной персоной. Он, в свою очередь, вышел из зала, насвистывая сквозь зубы какой-то мотивчик, и направился к апартаментам королевы, которая приняла его сразу же, как ей доложили о приходе начальника Железного эскадрона.

— Мадам, — доложил Лагард королеве, — принято решение арестовать колдуна, мессира Нострадамуса.

Екатерина вздрогнула и еле слышно прошептала, говоря как бы себе самой:

— Нет, мне он еще пригодится… А этот бунтовщик? Этот Боревер? — громко спросила она у барона.

— Боревер у меня на крючке, мадам… Я не терял его из виду ни на минуту. Он будет арестован завтра. Арестован или заколот кинжалом, как вам будет угодно. Потому что он прячется у Нострадамуса, а я вроде бы должен участвовать в операции по захвату колдуна.

Екатерина глубоко задумалась. О чем? Это можно было бы понять, прислушавшись к тому, что она все так же чуть слышно бормотала, но Лагард не прислушивался и не слышал.

— Боревер у Нострадамуса? Господи, что может быть общего у этих двух людей? Лагард, — обратилась она к верному слуге, говоря медленно и спокойно. — Хочешь знать мое мнение о завтрашней операции? Так вот. Нострадамус не будет арестован. Боревер не будет схвачен.

— Почему же, мадам? — удивился наемный убийца. — Что же, этот колдун и в самом деле — посланец дьявола?

— Может быть! — отвечала королева с убийственной иронией. — Если только он не посланец Бога!

И продолжила:

— Как бы там ни было, он мне нужен, этот Боревер. Он кое-что знает, Лагард. Теперь я понимаю, каким образом он это узнал. Мне нужен этот человек, и как можно скорее. Ты уже пополнил свой эскадрон после понесенных им потерь?

— Не совсем. Не хватает еще четырех человек, мадам. Из двенадцати человек — именно столько положено, чтобы было в эскадроне, — у нас есть восемь. Это восемь храбрецов, восемь верных сердец, восемь острых и надежных кинжалов… Но только восемь. Нужны еще четверо. Может быть, скоро я их добуду, если… Я уже присматриваюсь к ним несколько дней, и — кто знает? Нет! Это невозможно!

— Кто они такие? — спросила Екатерина, бросив на Лагарда взгляд, от которого тот поежился.