Генри Триз - Закат викинга

Затем Хеоме ударил по натянутой коже так сильно, что она треснула, точно барабан широко разинул пасть. Но Хеоме не заметил этого и продолжал лупить по безгласной уже теперь тыкве, и его не чувствующие руки двигались при этом в каком-то безумном ритме.

– Молчите все! Молчите все! – выкрикивал он. – В грохоте моего барабана слышен голос великих гор, необозримых лесных пространств! Из моего барабана несется голос Вендиго, рогатого зверя, который охотится за телами и душами людей на ледяных просторах и вдоль безбрежных озер. Те из нас, кто хочет сохранить свою жизнь, прислушайтесь к этому голосу, потому что я и есть Вендиго, рыскающий зверь…

Тут старый вождь Гичита прикрыл глаза морщинистой рукой и издал печальный стон. Он повернулся к воину стоявшему возле него:

– Схватите этого безумца, – сказал он надтреснутым голосом, – и свяжите по рукам и по ногам. Боги украли у него разум, и он уже никогда не вернется. Хеоме убил своего брата и теперь сердце его повреждено навсегда. С сегодняшнего дня должен он находиться только рядом с женщинами и малыми детьми. Он не подходит для общества взрослых мужчин. Лучше бы, воины мои, вы убили его, во имя отмщения.

Харальд слушал, страдая за старика, вынужденного произносить подобные речи. Потом он услышал другие слова, которые сначала даже и не понял. А когда понял, было уже поздно. Это были слова, которые выкрикивал потерявший рассудок Хеоме.

– Викинг-собака! – визжал он. – Вся вина падает на твои плечи. До твоего появления мы были мирным народом!

И он кинулся к Харальду, спотыкаясь и поскальзываясь, поднимая ногами облако пыли и размахивая скрюченными руками. Харальд не успел понять, не успел приготовиться. Он только краем глаза заметил, как Груммох встал и в ужасе прикрыл глаза руками, он только успел уловить тревожный возглас, долетевший до него из-под навеса.

И тут же, издав какой-то клекот, похожий на ночного ястреба, Хеоме набросил на плечи Харальду свои искалеченные руки и повлек его к крошащемуся краю скалы над великим озером.

Оба мгновенно скрылись из виду, один – с диким визгом, другой – не издав ни звука.

Когда Великан Груммох достиг края гряды, он увидел только бешено несущийся вниз поток камней в облаке пыли.

Груммох и последний оставшийся викинг спустились со склона к озеру. За ними следовали те из краснокожих воинов, кто еще был способен на такой подвиг.

Торгриф из Лаккесфьорда, человек невысокого роста, не великий мастер управляться с топором, но хороший моряк, сказал:

– Если бы Харальд зацепился за моховую кочку, какие бывают тут во влажных местах, он был бы жив.

Груммох ничего не ответил. Горе его было слишком велико.

Торгриф продолжал:

– Или, если бы он свалился на ветки дерева, это могло бы его спасти.

Груммох повернулся к нему и грубо выругался, не потому, что хотел его обидеть, а просто не сдержавшись в своей скорби. Тогда Торгриф замолчал и дальше уже бежал молча, а пот градом катился по его лицу.

Они разыскали Харальда Сигурдссона не на моховой кочке, не на ветвях деревьев, а на остром, зубчатом камне. Он лежал, как поломанная кукла, но все еще дышал.

У его ног распластался Хеоме, с улыбкой на мертвых губах. Лопнувший барабан все еще висел у него на шее. А меч «Миротворец» прошил безумца насквозь.

Торгриф сказал просто:

– Харальд успел внушить ему кое-что по дороге, пока они падали. В мире не было еще такого воина!

Груммох не решался шевелить Харальда. И тот, все еще лежа на камнях, прошептал:

– Я нанес много славных ударов, Торгриф Раммссон из Лакесфьорда, там, где лен цветет лучше, чем где-либо в Норвегии. Но этот удар – моя вершина. Его надо было нанести мгновенно, иначе волк мог вырваться на свободу и навлечь беду на других людей.

Груммох обмыл Харальду голову озерной водой.

–Лежи спокойно брат, и не трать силы на разговоры, – сказал он.

Харальд улыбнулся и легонько кивнул.

Но через минуту зашептал снова:

– Это был великолепный удар, а, скажи, Груммох? Ты видел ли в жизни что-нибудь лучше этого? И все это в воздухе! А где Торнфинн? Ему бы надо сложить про это песню. Где Торнфинн?

Торгриф опустился на колени и заплакал.

– Торнфинн пошел в лес, – ответил Харальду Груммох. – Хочет поймать зайца на обед.

Груммох поперхнулся собственными словами.

Харальд опять заговорил, улыбаясь:

– Он и всегда-то уважал свой желудок, этот Торнфинн! Я помню, однажды осенью в тюленьих шхерах в Исафьорде… Я помню… Я помню…

Но Харальд так и не сказал, что он помнит, потому что все вдруг показалось ему таким несущественным…

Краснокожие стояли вокруг него. Лица их были суровы и печальны.

– Аса дочь Торна, и мои сыновья, Свен и Ярослав, – снова зашептал Харальд, – они ждут меня на холме у фьорда, смотрят, не входит ли «Длинный Змей» в нашу гавань, Груммох. Я сейчас видел их. Они передают тебе нежный привет, друг мой.

Груммох отвернулся, потому что не мог сдержать горьких слез. Он слышал, как Харальд продолжал говорить шепотом:

– На обратном пути надо подобрать этого бедолагу Хавлока Ингольфссона. Он, должно быть, сильно замерз, Груммох, он сильно замерз зимой в холодных морях.

Гичиту снесли вниз на носилках. Старый вождь коснулся разбитого лба викинга пальцами нежными, как у женщины.

– Иди с миром, сын мой, – сказал он. – Тебе нечего боятся. Ты настоящий мужчина. Боги знают это и ожидают тебя.

Он говорил на языке краснокожих, но Харальд понял его, и, в последний раз открыв глаза, сказал:

– Краснокожий отец, я ухожу с миром, и в моей руке рука моего брата Ваваши. Он стоит рядом и улыбается. Он рад, что мы снова вместе.

После этого Харальд вздрогнул и раза два мотнул головой. В этот момент стая гусей пролетела над сосновой рощей, воздух наполнился свистом их крыльев.

Голос Харальда донесся как бы издалека, глаза его были закрыты:

– Дева со щитом прилетела со своими лебедями. Разве вы не слышите?

Груммох наклонился к нему и пожал остывающую руку. Затем все краснокожие воины наклонили свои разубранные перьями головы, обходя скалу, на которой лежал викинг.

И когда показалось, что земля остановилась в небесах, Гичита поднял голову и вытер глаза.

– Все трое пойдут вместе, – сказал он. – Наконец-то Хеоме окажется рядом с воинами.

«Длинного Змея» подогнали к берегу. Всю палубу устелили смолистыми еловыми ветками и вместе с Харальдом положили его любимый меч. Справа от него лежал Ваваша, а слева – Хеоме.

В руки Ваваше краснокожие воины вложили боевой топор, а руки Хеоме, бесполезные в жизни, не могли послужить ему даже в последний раз. Боевой топор положили на грудь калеки, рядом с поломанным барабаном.