Стэнли Уаймэн - Французский дворянин

– Друг мой, прежде всего ты должен помнить, что ты солдат и гугенот: ты не должен действовать из-за угла.

– А если он не согласится драться? Что тогда?

Было ясно, что в таком случае наш противник слишком много выигрывал: я не мог ничего возразить. Тем не менее я повторил Симону свое прежнее приказание придумать другой способ. Он, хотя и неохотно, согласился и, подумав немного, вышел посмотреть, караулят ли дом. Когда он вернулся, я по лицу его увидал, что что-то случилось. Он, видимо, был смущен, избегал смотреть мне в глаза и, казалось, хотел снова уйти. Затем, словно вдруг переменив намерение, он подошел ко мне и бросил что-то мне прямо в руки.

– Что это?

– Посмотрите, – грубо ответил он, в первый раз нарушив молчание. – Вы должны знать. Зачем спрашивать? Что мне до этого?

В моих руках был бархатный бант, похожий на тот достопамятный бант, только немного иного цвета, и с такими же буквами.

– Где вы его достали? Что это значит?

– Где я это достал? – ответил он ревниво. Затем, овладев собой, он заговорил совершенно другим тоном: – Мне его дала на улице одна женщина.

– Какая женщина?

– Откуда мне знать? – сердито ответил он, сверкая глазами. – Она была в маске.

– Фаншетта?

– Может быть, не знаю.

Я прежде всего заключил, что мадемуазель и ее свита были в предместье: Мэньян, как всегда осторожный, прежде чем войти в город, прислал ко мне узнать, свободен ли путь. Меня поразило только поручение, высказанное наконец Симоном, у которого нужно было выжимать слова, как кровь из камня:

– Вы должны встретить посланца завтра вечером, через полчаса после заката солнца, на паперти собора с северо-восточной стороны.

– Завтра вечером?

– Ну да, а то когда же? – отвечал он нетерпеливо. – Я же сказал вам.

Мне это показалось странным. Я бы еще мог согласиться с тем, что Мэньян предполагает оставаться вне города, прежде чем увидеться со мной, но зачем откладывать свидание на такой долгий срок? Посылка тоже казалась мне недостаточной: я начинал думать, что Симон что-то скрывает.

– Это все? – спросил я резко.

– Все… кроме…

– Кроме чего? – спросил я.

– Кроме того, что женщина показала мне золотую монету, которую носила мадемуазель, и сказала, что это вас удовлетворит, если вы будете еще требовать доказательств.

– Вы сами видели монету?

– Конечно.

– О, Господи! Значит, или вы обманываете меня, или эта женщина обманула вас: ведь монета у меня. И вы еще будете утверждать, что видели ее?

– Вероятно, я видел очень похожую на нее, – отвечал он, дрожа, по его лицу струился пот. – А женщина сказала мне все, что я передал вам, больше ничего.

– В таком случае совершенно ясно, что мадемуазель наверно далеко отсюда. Это одна из проделок Брюля. Френуа дал ему половинку, которую украл у меня; а историю с бархатным бантом я сам ему рассказал. Это ловушка: если б я пошел завтра на паперть, я бы погиб.

Симон задумался, затем, обернувшись ко мне, сказал робко:

– Вы должны были идти туда одни: так сказала женщина.

Хотя я и догадался, почему он скрыл это от меня, я не стал его допрашивать, а обратился к нему с другим вопросом:

– На кого была похожа эта женщина?

– Очень похожа на Фаншетту, – ответил он.

Он все еще не мог примириться со своей ошибкой. Я вместе с ним начал обсуждать это дело, решив про себя наказать Брюля. Странно сказать, но участие в этом заговоре Брюля, который держался в стороне после сцены в присутствии короля, вместо того, чтоб испугать меня, точно пробудило мой разум, притупившийся под холодным и неотступным давлением якобинца. Тут было нечто, что я мог понять, против чего мог бороться, чего должен был остерегаться. Сознание, что я имею дело с человеком равным, пробуждало мое рвение, подобно тому, как у волка родится сила при встрече со смертельным врагом. Несмотря на то, что время отсрочки приближалось к концу и я знал, что завтра отец Антуан потребует ответа, я был в необыкновенно хорошем расположении духа. Я спокойно лег спать: может быть, меня поддерживало сознание, что в комнате, где умерла моя мать, мои преследователи не имели надо мной власти.

Совсем другое действие произвело на Симона известие об ухищрениях Брюля, то есть об опасности, грозившей нам еще и с другой стороны. Он пришел в крайнее возбуждение и провел весь вечер и большую часть ночи, бегая взад и вперед по комнате, то разговаривая сам с собой, то бешено кусая ногти. Напрасно я заклинал его не предупреждать событий и ложиться спать. Разгорячённое воображение рисовало ему ужасные картины, он никак не мог успокоиться. Я вспомнил, как хорошо он вел себя в ночь бегства барышни из Блуа, и не мог упрекнуть его в трусости. Я пришел к тому заключению, что для солдата не может быть ничего хуже, как знать слишком много и иметь очень развитое воображение. Мне казалось, что мадемуазель приедет на следующий день, прежде чем отец Антуан потребует ответа: я полагался на опытность Мэньяна. Но отряд не приходил. Мне оставалось рассчитывать на самого себя, и я решил отказаться от предложения якобинца, а остальное предоставить течению обстоятельств.

В полдень отец Антуан пришел, по обыкновению, в сопровождении двух друзей, которых он оставил на улице. Мне показалось, что он как-то более осунулся, даже руки стали тоньше. Я не мог считать эти признаки добрым предзнаменованием: яркий блеск его глаз и необычайно надменный вид ясно говорили о сознании своего превосходства. Он вошел в комнату очень уверенно и обратился ко мне покровительственным тоном, так что у меня уже не оставалось сомнений насчет его намерений. Откровенность, с которою он высказал мне свои планы, ясно показала, что он считает меня не больше, чем своим орудием. Я не стал его разубеждать, дал ему говорить и далее позволил выложить на стол обещанные мне 500 кроя. Моя сдержанность ободрила его. Он стал говорить так откровенно, что я вынужден был спросить его, ответит ли он мне на один вопрос.

– Конечно, де Марсак, – весело сказал он.

– У вас очень широкие планы. Вы говорите о Франции, Испании, Наварре, о королях, союзах, кардиналах; говорите, что имеете тайные средства к достижению вашей цели. Вы хотите, чтоб я поверил, что найду в вас такого же могущественного покровителя, как Рони, если буду заодно с вами. Но позвольте! – продолжал я торопливо, видя, что он готов прервать меня своими объяснениями. – Скажите мне одно: почему, имея столько средств в своем распоряжении, вы обратились к старой женщине из-за нескольких крон?

– Объясню вам даже это, – отвечал он, вспыхнув при моих словах. – Вы конечно видели слона и знаете, что у него хобот, которым он может и вырвать дуб из земли, и поднять с поля грош. Так и я. Но вы опять спросите, – продолжал он с усмешкой, – почему я польстился на несколько крон? Потому что на свете существуют только две вещи, господин де Марсак, – ум да деньги. Первый у меня был и есть, вторые я взял.