Поль Феваль - Роковое наследство

– Наверх взбирается какой-то старик, – сказала она себе, – наверное, он живет в мансарде.

Но человек, громко топавший по ступеням, не стал подниматься на последний этаж, а пересек лестничную площадку и двинулся вдоль по коридору.

Ирен сидела не дыша. Страх вновь заставил работать ее мозг. Порой и тяжелораненые бредут вот так, едва держась на ногах... Неужели случилось несчастье?

Имя Жюлиана рвалось с дрожащих губ Ирен. Битва началась, это говорил девушке голос не разума, а сердца. Но неужели Жюлиан уже покинул поле боя? Неужели враг победил?

Неуверенные шаги по плиткам коридора... Человек остановился прямо перед дверью квартиры шевалье Мора. Ирен напряглась как струна; девушка готова была броситься навстречу тому, кто войдет в комнату. Ирен показалось, что в замке поворачивается ключ...

Но нет, она услышала стук. Ирен рухнула в кресло. Это был не Жюлиан...

Перепуганная до полусмерти, девушка не могла выговорить ни слова.

Слабый, усталый голос пробормотал:

– Неужели я ошибся дверью? Но этаж тот, потом я пересек площадку, повернул по коридору направо... Может, она заснула?

Ирен слышала весь этот монолог. Сердце ее колотилось, на висках выступил пот.

Она отказывалась верить собственным ушам.

В дверь снова постучали, и усталый голос произнес:

– Ирен!

Девушка едва не лишилась чувств в своем кресле.

– Отец! – пролепетала она.

И тут в ее мозгу молнией сверкнула странная мысль, заставившая пораженную красавицу прошептать:

– Этаж, площадка, коридор! Кто сообщил ему эти лживые сведения?

– Ирен! – вновь позвал ее тот же усталый голос. – Я едва держусь на ногах, девочка моя! Ты уже легла? Открой, это я. Я получил твое письмо и тут же примчался к тебе. Или ты так больна, что не можешь даже подойти к двери?

– Мое письмо? – недоуменно повторила Ирен. – Я больна?

Она поднялась с кресла и двинулась к двери на ватных ногах. Девушке стоило большого труда отпереть замок.

– Где же ты? – спросил Винсент Карпантье. Да, это был он – собственной персоной.

Винсент протянул вперед руки, ища в темной комнате Ирен.

Дочь бросилась ему на шею.

– Я чувствовал, – говорил Карпантье, – что не ошибся, хотя голова у меня слабовата... Парижских улиц я уже не узнаю. Да и жил я далеко отсюда. Зажги свечу, дочка. Но сначала впусти меня в комнату и дай мне стул, я страшно вымотался в пути...

Ирен подвела отца к креслу, с которого только что встала.

В этот миг в окно заглянула луна, залив комнату мутным светом, и Ирен легко нашла на столике медный шандал, на котором заиграли неяркие розоватые блики. Девушка провела рукой по ковровой скатерти и нащупала рядом с шандалом спичечный коробок.

Винсент тем временем говорил:

– Хорошо, что ты написала мне, девочка, но ты могла бы сообщить все это и раньше. Почему ты больше никогда не упоминаешь о Ренье? А скажи-ка мне, ограда, что находится рядом с домом и тянется вдоль бульвара, – это и есть кладбищенская стена? Да? Значит, там он и похоронен? Меня это пугает. Понимаешь, меня стали преследовать видения. Вот только что я шел по совершенно безлюдному бульвару, и вдруг передо мной возник этот тип – тощий-претощий, в черном балахоне, похожем на сутану или просторное теплое пальто. Я прибавил шагу и вот до сих пор никак не отдышусь. Но я могу поклясться, что это был он!

Ирен слушала отца, не перебивая. Она чиркнула спичкой; вспыхнул веселый огонек.

– Но как этот человек мог разгуливать по бульвару? – продолжал Винсент Карпантье. – Он же умер! Ты ведь тоже уверена, что он умер, не так ли? Ты не сомневаешься в этом, дочка?

– Кто умер, отец? – спросила Ирен; рука ее, подносившая зажженную спичку к свече, заметно дрожала. – Вы только что говорили о Ренье, так он, слава Богу, жив.

Свеча загорелась и осветила разом и комнату, и обоих участников описываемой сцены. Квартирка принадлежала мужчине, ошибиться на этот счет было невозможно: слишком она была безликая и не очень уютная. К тому же там и сям, на стульях и на диване валялась мужская одежда.

– Как ты бледна! – воскликнул Винсент. – Подойди, поцелуй меня! Конечно, Ренье жив. Я говорил совсем не о нем. У меня, знаешь ли, бывают провалы в памяти. Тут повсюду разбросаны вещи твоего мужа, а я, видит Бог, запамятовал, когда, собственно, вы поженились...

Свеча, поначалу ярко вспыхнувшая, теперь еле теплилась; комната вновь погрузилась во тьму.

Но Ирен успела разглядеть измученное лицо Винсента, болезненную бледность его кожи, седые, взлохмаченные волосы и испарину на лбу.

Карпантье постарел еще на десять лет за несколько месяцев, прошедших с тех пор, как Ирен и Ренье навещали его в шахтах Штольберга.

Лицо Карпантье было даже не бледным, а серым, покрытым сетью глубоких морщин, а из-под седых, кустистых бровей Винсента смотрели огромные, блестящие, совершенно безумные глаза.

Ирен подставила отцу щеку и сама нежно поцеловала его.

Огонек, пляшущий на конце фитилька, теперь жадно поглощал воск, решив помочь свету в его извечной борьбе с тьмой.

– Так о ком вы говорили, отец? – поинтересовалась Ирен. – Кто умер?

– Демон, – ответил Винсент, дрожа так, словно толстая теплая куртка не спасала его от холода.

Одежда лишь подчеркивала ужасную худобу этого несчастного человека. Никакое актерское искусство не помогло бы скрыть печальных перемен, никакой грим не сумел бы спрятать следы той ужасной работы, какую проделали нищета, страдание и страх.

На Винсенте Карпантье был костюм, привычный для прусских крестьян, вернее, для самых бедных из них: потертая, изношенная куртка, растрескавшиеся нескладные башмаки. На плече у Винсента висела объемистая холщовая сумка.

Погладив дрожащей рукой светлые волосы дочери, он продолжал:

– Я знаю, его смерть – это еще не конец. Ведь живы все остальные, целая свора убийц. Но у них нет ключа к тайне. Они не догадываются, что в задней части особняка, со стороны сада – как раз там, где я поставил на своем плане красную точку, – есть крохотная комнатка, отделенная от внешнего мира одним-единственным слоем камней толщиной в палец. Я привез с собой свою кирку и спрятал ее внизу, за досками; этой киркой я рублю в шахте уголь. Так что все в порядке. У меня хватит сил. Мне известно, куда нужно бить. С трех ударов стена будет проломлена.

Нет, не возражай мне, – прервал Винсент самого себя, понижая голос и обращаясь к Ирен, – и никому ничего не говори, даже Ренье! Ты помнишь картину? Подземелье с грудами сокровищ, старик и юноша? Не раз я переводил взгляд с лица Ренье на изображение отцеубийцы. И однажды Ренье сам сказал мне: «Не правда ли, я похож на молодого человека с этого полотна?» Молчи, доченька. Не стоит будить судьбу, когда она ненадолго задремала.