Сергей Наумов - 22 июня над границей

Внезапно Устьянцев почувствовал головокружение. От перегрузок, напряжения и потери крови перед глазами запрыгали разноцветные круги. Сквозь них просвечивало оранжевое солнце.

Раненая нога онемела. Через разбитый фонарь в кабину врывался ветер. Самолет сильно встряхивало, и казалось, что вот-вот он весь развалится. Стрелки свободно метались на доске приборов.

Все это Устьянцев видел и чувствовал будто сквозь сон. Реальным был только ветер. Он давил на лицо мягкой упругой ладонью, мешал дышать. Резкий, свежий, он помог вернуться сознанию.

Круги исчезли, и Устьянцев различил второй "юнкерсе". Фашист заходил сбоку, готовясь добить скользящий к земле истребитель. Две пульсирующие струи протянулись от "юнкерса". Одна прошла над головой Устьянцева, другая резанула по фюзеляжу и породила маленькое голубоватое пламя.

Все же Устьянцев еще чувствовал устойчивость машины: мотор с упрямой силой уносил его от фашиста. Из левой плоскости, изрешеченной пулями, валил дым. Самолет то и дело "нырял". Устьянцев с трудом восстанавливал равновесие. Ветер срывал с плоскости вытекшее масло и забрасывал его в кабину. Земля приближалась. "Парашют", – вспомнил Устьянцев и тут же прогнал эту мысль. "ЛаГГ" еще подчинялся ему. "Юнкерс" не отставал, держа горящую машину Устьянцева как на привязи. Немецкий летчик хотел убедиться в его гибели. Еще две пулеметные трассы коснулись нашего истребителя. Устьянцев ощутил тупой удар в грудь. Боль сковала все тело.

"ЛаГГ" сорвался в штопор. "Юнкерс" сделал плавный вираж и устремился на восток.

Штопор спас машину. Он не дал разгореться огню. Сильный встречный поток воздуха загасил пламя, и теперь, обожженный и прошитый пулями насквозь, с обгорелыми ребрами шпангоутов, истребитель тащился в сотне метров от земли, готовый ежесекундно свалиться камнем на черные, вспаханные квадраты полей.

У летчика еще хватило сил выпустить шасси и перекрыть подачу горючего в мотор. "ЛаГГ" коснулся земли и, пробежав с десяток метров, медленно остановился и замер.

Устьянцев сидел в кабине неподвижно, выпрямившись от боли. Правая рука намертво вцепилась в ручку управления. Он сидел, прямой и напряженный, с закрытыми глазами, но все в нем уже чувствовало землю. Она нахлынула на него острыми утренними запахами, дыханием деревьев, влажной прохладой рек и озер, горьковатым дымом проснувшихся деревень. Он узнал и отличил эти запахи от множества других, окружавших его. Он слушал язык земли, снова увидел себя на рыбалке мальчиком. И снова пил тишину из бездонного небесного омута.

И кровь его медленно и незаметно выталкивалась из трех его ран и собиралась в струйки, и потом скатывалась в пробитые пулями отверстия под ногами, и красным мелким дождем падала на землю, и смешивалась с каплями росы.

Спокойствие земли поднималось к летчику, он открыл глаза и увидел свой аэродром, с которого взлетел утром.

А в небе продолжали разноситься позывные: "Сокол"! "Сокол"! Где вы? Отвечайте! "Сокол"! Приказ – возвращаться на аэродром. Возвращаться! Возвращаться!"