Жан Ломбар - Византия

Сбылась, наконец, мечта Сабаттия об обогащении: тот самый чужеземец, которого заметила Склерена, обронил на берегу Золотого Рога, в нескольких метрах от стены, длинный кожаный раскрытый кошелек, набитый золотыми монетами и драгоценностями: перстнями, медальонами в драгоценных каменьях, аграфами, украшенными финифтью. Чеканный, воистину огромный золотой крест распирал мошну, шнур которой оборвался под одеждой чужеземца, пришлеца из дальних стран, углубившегося в город, не замечая своей пропажи, в то время как Сабаттий стремительно ринулся схватить находку и запрятал ее под своей убогой одеждой продавца арбузов.

На другой день он отправился к одному из менял, Аргиропатрии, который восседал в глубокой нише, где переливались искрометные, высокоценные товары, бледно-розовые бриллианты, голубые сапфиры, красные рубины и монеты всех стран на чеканных золотых блюдах. Свой крест, медальоны, аграфы и перстни Сабаттий выменял на золотые червонцы с изображением Иисуса и литерами Базилевса. Монеты, выбитые Константином V, были запечатлены простым знаком благословляющей руки. К номизмам присовокупились получервонцы и трети червонцев – цмизмионы и тризмиционы или кокки, много серебряных кераций и груды меди. Сгибаясь под их тяжестью, в своем безумном взгляде отражая нежданное богатство, он мечтал о небывалой торговле арбузами, не о жалких, скудных продажах, но о сбыте необычайном, когда вся Византия вскоре увидит лишь одни его арбузы, будет насыщаться лишь его арбузами. Заранее высчитывал он барыши от такого оборота. Они исчислялись баснословными суммами. В несколько дней продажа арбузов даст ему возможность купить целую византийскую улицу с домами, дворцами и портиками, обрамляющими форумы, залитые солнцем.

И погрузился Сабаттий в лихорадочное, кипучее осуществление своей безумной затеи, своих широких планов. Бегал повсюду, везде заказывал, чтобы слали ему арбузы и с островов эллинских, и из Капподокии и из земель понтийских, из Армении, Тавриды, из стран славянских. Дешевый плод этот обычно гнил на месте, и народ в ответ смеялся ему в лицо. Тогда он стал платить вперед – не слишком дорого, правда, но достаточно, чтобы поплыли со всех концов нагруженные барки и потянулись караваны.

Как-то утром византийцы увидели, как плоскодонные барки и суда с высоким носом и кормою движутся по Золотому Рогу, укрываются в его бухточках, трудно рассекают его воды, очерченные наподобие веретена.

Оснащенная четырехугольными парусами, серыми, красными и оранжевыми, развернутыми под ласковым дыханием ветра, суда и барки являли красивую картину легко колышимого флота, радостную жизнь людей моря, предметов моря. Флюгера реяли на вершинах мачт, снабженных круглыми балкончиками, где матросы стояли, наблюдая горизонт. Скоро все барки, все суда начали поочередно выгружать арбузы самой разнообразной величины. Наряду с карликовыми, густо зелеными, цветом напоминающими ель, были исполинские, бледно зеленые с оттенком желтизны, подобные гигантским тыквам. Некоторые разбились, и обнажалась красная здоровая мякоть, усеянная семечками. Одни арбузы смотрелись обольстительно и весело, другие как бы источали немощную грусть, заключенные в темно-зеленую корку под живописным солнцем. Их извлекали из глубины трюма и складывали на берегу, чтобы нагрузить потом на ослов, которые переправят их на рынки. Разгрузившись, облегченная барка отплывала, и поднималась вся ее ватерлиния. За ней причаливала другая, освобождалась от арбузов и тоже удалялась. Нескончаемой вереницей подплывали суда и, радостно вея парусами, уходили с песнями матросов под рокот не верившей глазам своим толпы.

А на берегу высились арбузы. Груды арбузов, грозившие вырасти в целые холмы, и окружить город зелеными редутами, точно не довольно ему было надежных каменных стен.

Уже достигала человеческого роста стена арбузов, от Влахерна до Гебдомона и устья пролива, но приток не прекращался. Наступил полдень. До полуденного часа приставали только береговые барки и суда, пришедшие не слишком издали. Но вот показались другие, высокие и крепкие, подобные военным. Могучие дромоны с резкими очертаниями кливеров рассекали голубые волны пролива, в котором плавали арбузы, выпучивая рассеченное чрево: византийцы ужаснулись – арбузы душили их. Корабли с арбузами подходили из Египта, Ливана и Сирии, из Понта, Капподокии, Армении, не говоря уже о судах, посланных островами эллинскими, славившимися своими быстроходными триерами, остроконечные паруса которых веяли над равниной морей. Они без устали разгружались под тревожное гуденье толпы, которой ничуть не смущался Сабаттий. Бросаемые с палубы арбузы рассекали воздух и, падая, скатывались с куч. Только и видны были движения носильщиков, достававших их из недр трюмов и перебрасывавших через борт, да мелькали руки и головы матросов, которых смешило зрелище подобного вторжения. Круглые, целые блестели арбузы в сиянии дня и громоздились зелеными откосами, по которым скатывались дети, или алели ослепительным пурпуром своей мякоти, унизанной семечками, и обнажали как бы некие кровавые сердца, посланные из таинственных земель. Настал вечер и вдоль Золотого Рога выросла непроницаемая стена шаров темно-зеленых, светло-зеленых. В своем исполинском скоплении заслонили они почти весь фракийский горизонт, холмы в глубине, расстилавшиеся дали. На другой день новое вторжение хлынуло, на этот раз с суши, в Золотые Врата, во врата Свято-Римские, во врата Влахернские, Силистрийские и Адрианопольские. Навьюченные арбузами, вереницей потянулись ослы и верблюды, въезжали низкие повозки на глухих колесах, неискусно обтянутых грубой дубленой бычьей кожей. Трусили ослы, надсаживаясь под бременем поклажи, и верблюды колыхали искусно прилаженные к их горбатой спине корзины, мерным движением покачивая арбузы с боку на бок. Погонщики поспешали и подбадривали животных неутомимыми ударами по крупу, чтобы доставить в сохранности арбузы, на которые уже покушалось множество детей. Доблестно двигались вперед повозки, пробивая себе путь в сбегавшемся народе, который смеялся при виде такого обилия арбузов, бесконечно зеленевших и подобных в своей закругленности грудям. Достигли, наконец, арбузы рынков, и вскоре воздвиглись целые стены их, длинные и высокие, кубические и конусообразные, высились под сводами и на форумах, облитых сияющим днем, и придвинулись к ближним домам, под взорами веселившихся и вместе с тем устрашенных византийцев.

Нанятыми Сабаттием ослами торжественно доставлены были арбузы, вчера выгруженные на побережье Золотого Рога. Многочисленные караваны протянулись от берега до рынков, и тряским ходом выступали ослы, позванивая бубенчиками, тревожно шевеля ушами. Много арбузов потеряно было во время перевозки и, катясь, они разбивались, а вокруг них возгоралась битва детей и даже взрослых. Со смехом похитив арбуз, византиец бросал его в другого византийца, и плод попадал тому в голову или лицо, которые обагрялись розовой жидкостью мякоти. Иные, пользуясь случаем, проделывали ловкие проказы: мимолетно балансировали арбузами на носу или метали их в жерла открытых окон, которые поспешно затворялись с проклятиями ушибленных людей. Некий византиец стоял, созерцая, у такого окна, и ниспадала черная борода его на мантию желтую, как подсолнечник. Зажмурив один глаз и с видом крайне задумчивым раскрыв другой, глубокомысленно сидел он, – быть может, философ, – всецело погрузившийся в запутанные размышления. Описав кривую, один из арбузов ударился в этот раскрытый глаз, который исчез под ярко-розовой массой, алевшей подобно рубину или закатному багрянцу. Но так и не раскрылся испуганный закрытый глаз, едва заметно задрожала борода, из глубокомысленного вид сделался в высшей степени плачевным, а румяная мякоть арбуза сочилась по желтой, как подсолнечник, мантии византийца, шутовски перекрашивая всю линию его стана, который пребывал недвижим.