Андрей Воронов-Оренбургский - Ярое Око (фрагменты)

Однако ожиданиям горожан не дано было сбыться. «Эх, начали за здравие... кончили за упокой». Шум и гам на княжем дворе случился совсем по другому поводу. Нет, не суздальцы и не владимирцы пожаловали в Киев...

...Поутру к южным воротам столицы на загнанном коне, забрызганный до бровей грязью, примчался гонец. Жеребец рухнул у самой заставы, в его распоротых шпорами боках копошились черви.

Стража свезла к палатам киевского князя чуть живого посланца. Лицо его было словно обуглено страхом. Изгвожденный ветром и дождем, он слабо хрипел одно и то ж:

– Татары... идут!.. Та-та-ры... близко...

Его отмыли, влили в глотку добрую чарку ядреного горлодера; чуток привели в чувство, и лишь тогда в гонце кто-то из челяди с сомненьем признал княжеского добытчика – Перебега. «Да только тот... отправляясь в степь, – пояснил дворовый холоп, – то бишь наш Перебег, был черный как смоль... а энтот седой совсем... белый как лунь, и старый».

На вопрос: «Где остальная братия?» – ответ был прям и краток:

– Их всех... свежевали... заживо...

Толпа охнула, обмерла, зароптала, истово осеняя себя крестом. В глазах горожан замерцал суеверный страх. Черная весть расправила крылья, полетела по Киеву...

– Эй, прочь с дороги! Пшли вон!

В толчее засверкали шлемы и щиты дружинников; все как на подбор – видные, статные, в густых тяжелых кольчугах со стальными пластинами на груди, при копьях и длинных мечах. Во главе их шел Мстислав – решительный и быстрый.

– Будет каркать! Чего без пути лаять! Тихо! – Он на корню оборвал причитанья и плачи, огласившие площадь. – Говоришь, «свежевали» дружков твоих любых? – Колкий взгляд проницательных глаз впился в рябое лицо гонца, лежавшего на овчине в телеге.

– Истинно так...

– А чем же ты лучше других, собака, что шкуру свою уберег? – Князь схватил за грудки зверобоя. – Медом намазан?! А может, ты, злодырь, поганым продался? Отвечай, пес смердячий!

Мстислав оттолкнул Перебега прочь, чувствуя, что еще миг – и он потеряет над собой власть.

– Не вели казнить!.. – Киевлянин затравленно зыркнул безумным звероватым взглядом на князя, тщетно пытаясь придать голосу крепость; седая прядь подпрыгивал на сером лбу, но он продолжал завороженно таращиться на дышавшее гневом лицо Мстислава. – Вживе я... лишь потому, что весть от них... должон передати...

– Так говор-ри! Черт тебя гложет! Чему они тебя заучили?!

Перебег с готовностью затряс головой и, турсуча [85]узловатыми пальцами косматую бороду, зачастил:

– «Урусы, сложите оружие! Конязи [86], готовьте дары и ключи от городов ваших – южных и северных... И ждите в смиреньи лучших из лучших людей, которых рождала земля. Мы – непобедимые багатуры степи – Великого Кагана. Наш повелитель и отец хан Чагониз, что значит “Посланный небом”. Мы разгромили и обратили в бегство полмира: сотни непокорных племен и десятки народов... а их упрямых вождей... сварили живыми в наших походных котлах... Будьте благоразумны, урусы... и мы даруем вам жизнь. Помните! Вас предупредили! Теперь вы знаете волю владыки народов, “Потрясателя Вселенной” – Великого Кагана... И не говорите потом, что не слышали! Мы идем. И скоро вся Русь услышит топот наших коней».

Перебег замолчал, не смея поднять глаз, кожей чувствуя, что галицкий князь не спускает с него грозного взора.

– Это все, что ты слышал, холоп?!

– Как на духу! Вот крест... Е-ежели я шо и забыл... всезнающий княже, прости... Не губи меня, темного, неспособного смерда.

– А Савка Сорока? Василий Верста?! Добытчики мои где?..

– Не знаю, пресветлый... Разъехались мы по разны стороны... Оне своим табором... мы – своим...

Оставив зверобоя на откуп толпе, Мстислав отошел прочь от подводы. Задержавшись под решетчатым навесом, в углу раздольного двора, он долго стоял там со своей стражей и тихо беседовал с воеводой.

– Ну-т, шо думаешь по сему, княже? – изломав бровь, невесело усмехнулся старшина. – Отгоним гибель?

– Ежели все станем рядом – плечо к плечу... да половецкие орды помогут. Чай, не сладко им, коль жмутся под стенами Киева.

– Эт правда... А правда ли то, шо мнят о себе татары? Уж больно все это похоже на сказку. «Непобедимые», «покорители мира»... Брехня. Эва, загнули куда. И шо ж это за подсюк такой «Великий Каган», как евось, дьявола?.. Ах, да – Чагониз! Шо за людыны его татары? Может, вои [87]простые, попроще, чем половцы. Сколь их до кучи?

– Сколько травы во степи.

– Да полно, княже! Думаешь, нехристи не надули в уши... этому голощапу [88]? Тьфу, забудь... У страха глаза велики.

– Кто знает, воевода. Но поседел-то этот бродяга, видать, не от смеха. Лютый, жестокий враг пришел в половецкую степь. Слышал я тут... – Мстислав понизил голос и заглянул в стерегущие глаза воеводы. – Глагол держали два старца... Их привели с пристани в палаты великого князя Киевского его дружинники.

– Ну, и? – Булава насторожился, сабельный рубец на лице налился жаром.

– Так вот, сказывали они: дескать, собака-хан этот, главный язычник...

– Чагониз?

– Он самый, – издал указ, по оному все племена, покоренные им, отныне являют единственный избранный небом народ, имя ему дано «монголы», что означает «побеждающие»... Все ж остальные: и угры, и прусы, и ляхи с булгарами, и мы – русичи, должны стать их рабами. Тех, кто подымет секиру иль меч, – Чагониз сотрет в пыль, и останутся жить на земле в благоденстве и сытости одни лишь монголы.

– Оне же татары?

– Выходит, что так... Черт их разберет. Одно нечистое племя. Девиз их тоже написан кровью: «Идем войной на соседний народ! Мы вернемся сытыми и богатыми!» Войско татар несметно – пухнет день ото дня, роится, как осы... Это уже не сказка, брат воевода... И скоро нам всем убедиться придется, что все это правда.

– Да уж... – подавленно выдохнул воевода, брякнул снятой стальной перчаткой. – Обезоружил ты меня, княже. А я без оружия, ха... почитай, как баба с задранным подолом, – голый. Ай-й! Шоб им нож в горло... Разворошил ты мне сердце...

– И что ж оно тебе кажет?

– Не пойму... Только темно на душе...

– Вот и мое сердце вещает что-то ужасное.

Мимо прогромыхали крытые рогожей повозки со снедью. Следом прошел суровый конвой, звякая мечами, и скрылся за углом княжеского арсенала.

– Однако готовится Мстислав Романович к съезду. Не теряет надёжу... – Воевода, как волк, не поворачивая шеи, проводил взором киевских ратников, расправил кулаком поникшие усы: – Пойдем, княже, к своим... Глянем, шой-т наши соколы за кормы клюют.

И они пошли под грай церковного воронья. Ветер-степняк нес горловой стонущий клекот над Киевом, а еще выше, над черным всполохом траурных крыл, наползали с востока темные груды туч, пядь за пядью пожирая чистую бирюзу небес, точно их самих против воли гнала какая-то неумолимая, страшная сила.