Поль Феваль - Черные Мантии

Господин Шварц сидел с застывшим взглядом и повлажневшим лбом.

– Вас, миллионеров, не любят, – повторил Лекок, голос его, сухой и острый, действовал подобно рубанку, ловко снимающему стружку. – Люди маленькие вам не верят, удивляясь, что со сложенными руками можно зарабатывать такие огромные суммы; люди большие раздражаются, вынужденные терпеть возле себя ваши непромытые головы. Слабые вас боятся, потому что вы провоцируете дурные страсти, сильные вас презирают, потому что ваша мошна не служит ничему великому. Деньги для вас, алчных фанатиков, всего лишь средство делать новые деньги. И на смертном одре вы мечтаете о биржевых спекуляциях. Нищие проклинают вас, даже когда вы лезете к ним с благодеяниями. Богатые, настоящая знать, гнушаются скандальным шумом, производимым вашими экю. Люди средние судят вас с суровостью слепой и, вероятно, не совсем справедливой, вы все-таки приносите пользу общественному благосостоянию, но вы избавлены от налогов, и тот, кто от них задыхается, вас ненавидит. В дополнение ко всем прочим даже мошенники, видя в вас опасных конкурентов, сумевших пробраться наверх, питают к вам чувство ядовитейшей братской злобы. Итак, уважаемый господин барон, кроме меня, Лекока, имеющего свои резоны поддерживать вас до известной степени и не скрывающего своей корысти, в будущий четверг весь Париж разразится бурными аплодисментами, узнав, что бумаги ваши опечатаны и что разъяренная мордочка ревизора уже обнюхивает усердно вашу плантацию трюфелей. Я сказал все. Поступайте, как вам угодно: я умываю руки.

Господин Лекок встал со своего места и выпрямился перед камином, заложив руки за спину.

– Вы спрашивали, – промолвила баронесса, обращаясь к мужу, – последую ли я за вами…

– Мнение. Сменил, – объявил банкир, совершенно неожиданно обретая и свой усеченный синтаксис, и свой напрочь было утерянный апломб. – Похоже на бегство. Бросится в глаза. Предпочитаю остаться. Идея.

Лекок сардонически улыбался.

– Идея. Не ахти, – заметил он, интонацией пародируя лаконизм барона. – Опасно.

– А я, – промолвила баронесса, – уеду, забрав с собой дочь.

– Разумно, – одобрил супруг.

– Чтоб было не очень шумно, – в рифму сострил Лекок, изображая веселость.

– Дорогой господин Лекок, – поднимаясь, сказал барон с видом уверенным и непринужденным, – не сомневаюсь, что под странностями вашего поведения кроется много чувства и преданности. Я не отказываюсь оплатить предъявленный вами счет, тем более что я действительно получил от вас в 1825 году билет в тысячу франков, которым, как мне представляется теперь, вы хотели купить мое молчание. В какое преступление вы замешались тогда, мне неизвестно. Тысяч десять-двенадцать луидоров, а то и больше, для меня пустяки. Предлагаю подумать. В среду вечером я даю бал в честь именин своей дочери. Я и моя супруга рады случаю пригласить вас на этот бал.

Он подал руку жене.

– Потанцуем? – язвительно усмехнулся Лекок.

– Потанцуем, – ответил банкир, поклонившись. Баронесса, переступая порог, громко сказала:

– Мне надо поговорить с вами завтра, господин Лекок. Лекок молча поклонился даме.

Оставшись один, он погрузил руки в карманы своего халата и в раздумье стоял посреди комнаты. Скрипнувшая створка заставила его поднять глаза. Он увидел Трехлапого, съежившегося за столом с пером в руке. Свет лампы, падающий отвесно, освещал странное лицо калеки. Какое-то время Лекок молча вглядывался в него. Трехлапый улыбался.

– Почему ты смеешься? – грубым тоном спросил Лекок.

– Потому что смешно, – ответил калека. – И, помолчав, добавил: – Значит, этот Андре Мэйнотт был невиновен!

Лекок пожал плечами и принялся расхаживать по комнате. Сделав три круга, он остановился перед Трехлапым, который все еще на него глядел, и прорычал:

– Если ты упустишь Брюно, я тебя удавлю!

– Это сделать не трудно.

– Бывают моменты, когда ты внушаешь мне страх, – произнес Лекок, обращаясь скорее к самому себе. – Но Андре Мэйнотт – это Брюно, Брюно и никто другой.

– Я сам вам это сказал, патрон…

Взор Лекока, жесткий и подозрительный, приковался к нему.

– Она удивительно красива, эта баронесса Шварц, – воскликнул калека, и глаза его засверкали.

– Я схожу с ума, – проворчал Лекок и, круто повернувшись, снова заходил по комнате.

– А похож я хоть чуть-чуть на этого Андре Мэйнотта? – поинтересовался Трехлапый.

– С чего бы это? – удивился Лекок, круто остановившись.

– С того, что она все еще неравнодушна к нему, – с простодушным цинизмом ответил калека, – и если я на него хоть чуть похожу…

– Я схожу с ума! – повторил Лекок и добавил: – Видел ты, как я их вывалял в грязи с ног до головы? Под конец он заартачился, для форсу, чтобы я на него не напустил полицию, но отъезд его – решенное дело.

– А этот бал…

– Этим балом он себя выдал. Старый трюк. В среду он заберет деньги, я думаю, он сможет собрать четыре или пять миллионов.

– Возьмет кредитными билетами, если едет в Англию.

– Нет, хвоста он за собой не оставит, возьмет обычными банковскими билетами, сделав вид, что ему надо произвести срочную выплату. Я его знаю: в маленьких делах он ловкач.

– А жена?

– А жене он и в подметки не годится. Прислеживай за Брюно. Между баронессой и Брюно существует одно препятствие, я знаю, какое, потому что сам его воздвигал. Одного слова баронессы достаточно, чтобы оно упало. Глаз с него не спускай, господин Матье, пост у тебя удобный, но если ты на нем заснешь, то можешь никогда не проснуться!

– Я всегда сплю вполглаза, патрон.

Лекок еще раз вгляделся в него, но ничего не усмотрел в этом окаменелом лице. Затем переступил порог караулки и из-за плеча Трехлапого прочитал сделанную им запись.

– Двадцать строк, и все уложилось! – одобрил он. – Распишись. Завтра супруги Шварц узнают, что у нашей беседы был свидетель и секретарь.

Трехлапый без колебаний расписался и с тщеславной ноткой в голосе заявил:

– В доме Шварца моя подпись известна.

– Прочитай-ка вот это! – сказал Лекок, подавая ему послание Пиклюса.

– Ты гляди! – удивился калека. – Значит, вы решили наполнить кассу, перед тем как ее опорожнить?

Улыбающийся Лекок утвердительно кивнул головой.

– Очень ловкий ход! – восхитился Трехлапый. – А зачем же тогда фальшивые купюры?

Лекок с горделивостью автора, вызвавшего аплодисменты, сказал:

– Увидишь. В этом самое интересное.

И, потерев руки, распорядился:

– Нам понадобятся актеры и статисты. Завтра ты займешься распределением ролей, подберешь своих людей в кабачке «Срезанный колос».

– Будет сделано, патрон.

– Да, и наши купюры: нужно не меньше четырех миллионов.

– Понял.

– А главное Брюно! Не проморгай!