Поль Феваль - Черные Мантии

И тем не менее все весьма странно в этом деле. Многое могло бы насторожить проницательные, опытные умы моих юристов. И поскольку сам преступный замысел по своей изобретательности достоин лучших детективных романов, что признал даже следователь, то какой смысл останавливаться в середине захватывающей истории? Тот, кто задумал оставить мою боевую рукавицу в зубцах машины, подумал и о том, чтобы оставить меня самого в лапах правосудия. Голова моя еще слаба. Эта версия становится моей навязчивой идеей и доведет меня до умопомешательства.

Я сказал об этом Луи, который ответил: «Я слышал разговор про этот трюк. Болтают, что его замыслил Чернец».

Значит, я ничего не придумал! Речь идет о трюке, как выражаются на каторге и в театре, о механической уловке, известном, отработанном способе действий.

О, как я одинок, Бог мой! Мне до боли не хватает тебя, Жюли! Кажется, я стою на краю глубокой пропасти, над потоком, который отделяет меня от водопада. Мои догадки, вовсе не фантастические, могут послужить мостками, по которым я перешел бы через пропасть. Вдвоем мы сумели бы перебросить их через бездну. Рассудок испытывает страх; я столкнулся с суммой знаний, используемых в интересах зла, с усовершенствованием правонарушений на научной основе, с философией преступлений. Все это очень просто, так же элементарно, как все гениальные изобретения. Два удара вместо одного – и дело в шляпе, гарантия от судебного преследования обеспечена! Удар вперед – это добыча, удар назад – это безопасность. В преступном мире существует, таким образом, двойная бухгалтерия: с одной стороны – жертва, с другой – виновник, доход и право, дебет и кредит. Все прошлые методы олицетворяли собой детский возраст искусства преступлений.

Я отдаю себе отчет в том, что рассуждаю хладнокровно, но это свойственно и всем душевнобольным; вот что прискорбно.

19 июля. Господин Ролан считает меня очень ловким злодеем. Я много рассуждал, и делал это напрасно. Теперь все то, что я говорил о преступниках-философах, он относит ко мне самому.

В судебном следователе есть что-то от артиста. Господин Ролан улыбнулся, когда сказал мне: «Это очень любопытная система защиты». Он изучает меня с видимым удовольствием.

Следствие не должно занять много времени при наличии тех материалов, которые находятся в его распоряжении. Только одна боевая рукавица уже может служить очевидным доказательством, а я имею основания думать, что против меня есть еще и свидетельские показания. Сегодня господин Ролан сказал, что слушание моего дела в суде начнется через несколько дней.

Завтра или послезавтра мне будет предъявлен обвинительный акт и назначен защитник, который должен помогать мне при рассмотрении дела в суде.

Я знаю его имя, это господин Котантэн де ла Лурдевиль – молодой человек, который скоро достигнет зрелого возраста, довольно богатый, с солидными родственными связями и мечтой о блестящей карьере.

Он не пользуется репутацией оратора, способного сравниться красноречием с Мирабо. Мой друг Луи шутит на его счет, называя его «Да, так вот». Кажется, такова кличка моего защитника во дворце правосудия. Выбор адвоката мало меня занимает. Я мог бы защищать себя сам, если бы это разрешалось и если бы я владел ораторским искусством.

Человек за стеной продолжает свою работу. Он не ведает, что я посвящен в его тайну.

20 июля. С тех пор как я нахожусь здесь, мой сосед значительно продвинулся вперед. Звук металла, долбящего камень, доносится теперь гораздо более отчетливо. Я не знаю, почему так живо интересуюсь его работой. Это грубый убийца; он хладнокровно совершил преступление ради нескольких сотен франков, которые нарочный из Фекама нес в своей сумке. Но если сведения, которыми располагает Луи, точны, то вот что вызывает удивление: этот презренный тип, чей жалкий и грязный кабак служил пристанищем для отъявленных мошенников и всевозможных бродяг, располагал значительной суммой денег в золоте и банкнотах.

Я повсюду ищу следы дела Банселля. Золото и банкноты из ящика Банселля должны быть где-то припрятаны. Я хотел бы увидеть моего соседа.

22 июля. За тридцать шагов до закрытой двери моей камеры я узнал господина Котантэна де ла Лурдевиля, которого никогда не видел. Обычно я распознавал шаги Луи на гораздо большем расстоянии; у него походка простого смертного; а сегодня я различил педантичную, торжественную, щегольскую, претенциозную поступь нового человека. Его башмаки издавали звук, похожий на кряканье игрушечных уток, которых дарят малышам. Пока отпирали мою дверь, я услышал сюсюкающий голос, который вещал самоуверенно и высокопарно, важно произнося отрывистые фразы.

– Речь идет, – говорил этот голос, – об отвратительных остатках феодального варварства. Я прекрасно разбираюсь в этом вопросе. Стены слишком толстые, окна слишком узкие, коридоры слишком темные, ключи слишком большие, запоры слишком массивные. Мы живем в столетие грандиозных перемен… да, так вот. А здесь? Нездоровая атмосфера, средневековые предрассудки… С другой стороны, если бы потребовалось разрушить все тюрьмы Франции из соображений гуманизма… И потом, на чью мельницу льют воду все эти жалобы? Либералы без труда вводят в заблуждение общественное мнение… Никогда заключенные не содержались в столь прекрасных условиях… Да, так вот… Одним словом, существуют две совершенно разные концепции.

Дверь отворилась. Вошел человек низенького роста, с уже заметной лысиной, в модных башмаках, в модном костюме, чистый, розовый, пухлый, с крупным носом, невероятно живыми, но ничего не выражающими глазами, ярким ртом и большими ушами. Кряканье его башмаков во время ходьбы напоминало голоса настоящих уток.

– Мэтр Котантэн, ваш адвокат, – объявил мой друг Луи.

– Котантэн де ла Лурдевиль, – внес поправку мой любезный защитник. – Забавная история, как мне кажется! Приступим к делу без предисловий, если не возражаете. В сутках всего двадцать четыре часа. Я освобождаю вас от необходимости утверждать, что вы невиновны… и делать прочие банальные заявления. Да, так вот… Есть у вас алиби?

Я открыл рот, чтобы ответить, но адвокат остановил меня доброжелательным жестом:

– Алиби – это латинское слово, которое означает «в другом месте». У каждого из вас всегда есть алиби; так взглянем же на ваше – или на ваши.

– Я провел ночь дома, – вставил я, пока он переводил дыхание.

Он осмотрел мое одеяло, смахнул с него пыль тремя ударами тросточки и уселся на моей кровати.

– Шутник!.. – прошептал он. – Экий тихий и скромный молодой человек!.. А кто докажет, что вы провели ночь дома?

– Пусть обвинение докажет обратное, так я думаю.

Он надул щеки и поправил очки изящным движением пальца. Поначалу я и не заметил его очков, настолько они сливались с его лицом.