Роберт Ши - Монах: последний зиндзя

– Мирусу умерла? И твои мальчик и девочка? – Дзебу уже не рыдал, готовясь проститься с Юкио.

Теперь его глаза были сухими. Потрясение лишило его слёз.

– Мирусу дала детям дар забвения. Это было для них ее последним даром любви. Ни у меня, ни у Тотоми не хватило на это мужества. Затем, не желая видеть меня мёртвым, она попросила Тотоми пронзить её сердце. В конце концов он согласился и закончил её жизнь. Я держал её руку, когда он вонзал свой кинжал. Потом я взял кодачи, которым Мирусу перерезала детям горло, и вспорол себе живот.

Было просто невыносимо видеть этот ужасный взгляд, и Дзебу отвернулся от затенённой фигуры, лежащей на полу перед ним. В нем боролись сострадание к Юкио и гнев из-за того, что его друг смертельно себя ранил, явился причиной смерти своей жены и детей. Кодексы зиндзя и самураев так отличались друг от друга! Но ничего хорошего не было теперь в том, чтобы ругать Юкио.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь, Юкио-сан?

Юкио глубоко вздохнул. Долгое время Дзебу ничего не слышал, кроме дыхания, тяжелого и ритмичного, как океанские волны. Говорить, должно быть, Юкио мог лишь с невероятным усилием, но, возможно, это стоило того, потому что скоро Юкио будет не способен вовсе говорить и не заговорит никогда.

– Я буду умирать медленно и в страшной агонии; Дзебу-сан, или же я умру быстро и легко. Это зависит от тебя…

Тело у Дзебу похолодело:

– Ты не можешь просить меня об этом!

– Если не тебя, то кого я могу попросить? Тотоми сделал бы это, но я хотел, чтобы ты. Ты ведь знал, что однажды ты должен будешь сделать это последнее доброе дело для меня, верно? Ты всегда знал это. Твой закон зиндзя позволяет тебе убивать врагов сотнями. Поэтому наверняка ты можешь дать другу смерть как милосердие.

Дзебу начал расшнуровывать доспехи на груди. Он вспомнил, что в потайном кармане носил один наркотик, известный зиндзя, который теперь мог помочь Юкио. Он встал перед ним на колени и взял своего друга за руку. Запах крови был невыносим.

– Юкио, я могу избавить тебя от боли. Я могу дать тебе этого порошка. Ты сразу же уснешь. Я останусь здесь, с тобой, пока ты не умрешь. Погоди немного. Я достану немного вина…

Рука Юкио остановила Дзебу с удивительной силой, до боли сжав суставы его пальцев:

– Нет, я отказываюсь, Дзебу. Я наотрез отказываюсь умереть таким способом!

– Почему? – Голос Дзебу был хриплым и измученным. – Должен ли я убить тебя? Этот путь единственный?

– Я не буду умирать во сне. Грязная смерть! Я хочу узнать, что со мной произойдет. Умереть как человек. А не замученное животное! – слова Юкио произносил между вздохами. – Я хочу чувствовать меч! Это самый чистый способ умереть!

Дзебу почувствовал, как что-то сломалось внутри него.

– Хорошо. Пусть это будет меч, как ты просишь.

– Ты должен торопиться, Дзебу-сан. В любой момент они будут здесь.

Подобно железному шару в груди, Дзебу чувствовал скорбь. Он любил этого человека даже больше, чем своего отца Тайтаро. Он положил руку на свой меч и начал выдвигать лезвие из ножен.

– Я делаю это только потому, что не буду долго страдать, – сказал он. – Неважно, как ужасен груз печали, лежащей на мне, это будет лишь на мгновенье. За стенами часовни Аргун и его люди ждут, чтобы успокоить меня с миром.

– Мы встретимся снова в иной жизни, Дзебу-сан, – прошептал Юкио.

– Мы, зиндзя, не верим, что мужчины и женщины рождаются заново после смерти. Нирвана – это смерть!

– Воины недостойны нирваны. Мы снова увидим друг друга. Теперь убей, Дзебу! Ты принесешь мне милосердие, подобно богине, которая взирает на нас. Твой меч избавит меня от агонии!

Еще раз стихи возвестили о себе в сознании Дзебу, последние строки, разделенные с Юкио. Теперь он был способен плакать. Он разразился рыданиями, его глаза оросились слезами.

Слабый, но верный голос Юкио донесся, завершая стихотворение строками:

Почему разум, который способен мгновенно сочинить окончание стихов, должен быть уничтожен в тот же миг? Дзебу все еще не мог отказаться от своей веры в то, что жизнь даже в худшие минуты предпочтительнее смерти.

Но на размышления уже не было времени. Он вынул свой короткий, тяжелый меч из ножен и преклонил колени перед Юкио, чтобы видеть вытянутую шею своего друга при тусклом освещении. Он старался не смотреть на страшную рану ниже.

– Ударь! – прошептал Юкио. – И сожги этот дом!

Много раз Дзебу не помнил себя в сражении и убивал, не отдавая отчета в том, что он делает; позже он был не способен вспомнить, как он сражался. Этот момент не был похож на те. Так как Юкио хотел сознавать смерть, то Дзебу отказался забыться при этом. Никогда он не жил так отчётливо в настоящем, как теперь. Эта комната, тело его друга, его меч, – всё будто светилось тем же огнем, который он часто видел в глубине драгоценного Камня Жизни и Смерти. Продолжая стоять на коленях, Дзебу поднял руку над головой и ударил мечом. Меч зиндзя упал метко. Муратомо-но Юкио был мёртв.

Дзебу быстро встал. Он не ожидал, что почувствует такое странное облегчение, такое ощущение легкости. Около двадцати лет он сражался рядом со своим другом, опасаясь за него, радуясь его победам, стараясь защитить его, оплакивая поражения с ним, делая его сильнее, приближая его будущее. Теперь жизнь Юкио закончилась, а слуга Юкио отпущен. На благо или во зло, но страшное дело сделано. В то же время Дзебу чувствовал, что без Юкио жизнь для него утрачивала свой смысл. Он ощущал лёгкость оттого, что был пуст внутри, будто пустое дерево, мёртвое и готовое упасть при первом же порыве ветра.

Какие же были последние слова Юкио? «Ударь и сожги этот дом!» Этот приказ заставил Дзебу вспомнить о строках из Книги Лотоса: «В Трёх Мирах нет покоя; это подобно загоревшемуся дому». Он поднял маленькую масляную лампу, которая горела на столе перед статуей Кваннон, и наклонил ее, оставляя тонкий след горящего масла вдоль полированного деревянного пола до покрытой штукатуркой стены. Кружащиеся оранжевые языки пламени запрыгали, и часовня ярко осветилась. Дзебу ясно увидел голубые и цвета лаванды одеяния Юкио и Мирусу и их детей, шесть свитков изречений Лотоса, забрызганных кровью, красивое белое лицо и розовые щеки Кваннон. Богиня была единственной живой вещью, остававшейся в комнате. Было бы позором позволить огню уничтожить ее. Дзебу поднял Кваннон и, убаюкивая тяжёлую фарфоровую фигуру в своих объятиях, спустился по лестнице на первый этаж дома Юкио. «Мне осталось лишь несколько вздохов», – думал он.

Выходя из здания, он обнаружил, что окружен удивлёнными лицами монголов. «Они ждали, что я совершу сеппуку там, вместе с Юкио, – понял Дзебу. – Должно быть, у меня странный вид в запачканных кровью чёрных доспехах, с торчащими отовсюду стрелами, а вместо оружия я сжимаю статую богини милосердия».