Джеймс Купер - Избранные сочинения в 6 томах. Том 2

— Да откуда же раздобыть мне такую уйму денег? — воскликнул Кожаный Чулок с жаром. — Где мне их достать? Ну ладно, я убил оленя — так заберите в казну мои премии за убитых рысей. Где же старому человеку найти в лесу столько денег? Нет, судья, подумайте-ка хорошенько, не говорите, что вы собираетесь засадить меня за ре шетку на то короткое время, которое мне осталось прожить!

— Если у вас есть возражения против решения суда, суд готов вас выслушать, — сказал Мармадьюк Темпл мягко.

— Да у меня их сколько угодно! — воскликнул Натти, судорожно вцепившись рукой в барьер. — Где мне взять деньги? Отпустите меня в леса и горы, туда, где я привык дышать чистым воздухом, и, хотя мне уже семь десятков, я буду охотиться день и ночь, если только вы еще не погубили всю дичь в этом краю, и до конца охотничьего сезона принесу вам деньги, все сполна. Да-да, вы же сами понимаете, что я прав, что грех вам запирать в тюрьму старика, который всю свою жизнь провел там, где у него всегда над головой было небо.

— Я должен руководствоваться существующим законом…

— Не говорите мне о законах, Мармадьюк Темпл, — прервал его охотник. — Разве звери в лесу подчинялись законам, когда готовы были растерзать ваше родное детище? Ваша дочь стояла на коленях и просила помощи у неба — просила милости большей, чем я прошу сейчас у вас, и мольбы ее были услышаны. А если вы не внемлете моим словам, думаете, бог меня оставит?

— Мои личные соображения не должны…

— Послушайте-ка, Мармадьюк Темпл, — вновь прервал его старик, глядя серьезно и печально, — послушайте, что я вам скажу. Я бродил по этим горам, когда вы были еще младенцем на руках у матери. И я знаю, что у меня есть право бродить по этой земле до конца моей жизни. Вы забыли те времена, когда пришли сюда в первый раз. Тогда здесь еще не понастроили тюрем. Вспомните, я отдал свою медвежью шкуру, чтобы устроить вам постель, и я дал вам мясо благородного оленя, чтобы утолить ваш голод. Да, тогда вы не считали преступлением убить оленя! Я сделал для вас все это, хотя относиться к вам дружелюбно мне было не за что, ведь вы причинили столько зла и вреда тем, кто любил меня и давал мне кров. И теперь за все мое добро к вам вы посадите меня за решетку? Сто долларов! Где мне их добыть? Нет, нет… Есть такие, что иной раз говорят о вас дурно, Мармадьюк Темпл, но вы не так уж злы, чтобы упрятать старика в тюрьму и смотреть, как он там умирает, потому что стоял за правое дело. Ну-ка, друг, открой барьер, выпусти меня. Я слишком долго был на людях, я хочу вернуться в свои леса. И не бойтесь, судья, — пока в ручьях еще водятся бобры и за оленью шкуру платят по шиллингу, вы свой штраф получите, все до последнего пенса. Ну, мне и моим собачкам будет немалая работа, правду сказать, не по возрасту, но ничего, мы справимся… Да, да, я обещаю это, я все сделаю, как сказал.

Нечего и говорить, что едва он сделал шаг к выходу, как его тут же задержал стражник. Но не успел Кожаный Чулок сказать и слова, как в то же мгновение в толпе послышался гул голосов и громкий шум, и взгляды всех устремились в дальний конец комнаты.

Через толпу протиснулся Бенджамен, и все увидели его коренастую фигуру: встав одной ногой на подоконник, он оперся другой о барьер у скамьи присяжных и, к изумлению всех присутствующих, как видно, собирался произнести речь. С немалыми усилиями вытащив из кармана кошелек, он заявил:

— Если ваша честь согласна отпустить беднягу в новый рейс среди его лесного зверья, — вот возьмите, вроде бы в задаток. Тут у меня есть кое-что — ровно тридцать пять испанских дублонов. От всей души желал бы я, чтоб то были британские гинеи, тогда бы этого хватило старику на уплату штрафа. Но уж сколько есть, столько есть, и, коли сквайр Джонс сделает такую милость и подведет итог вот этому маленькому счету и вынет из кошелька, сколько с меня полагается, все остальное судья может забрать себе и пусть держит до того времени, пока Кожаный Чулок возьмет на абордаж этого своего бобра, а в случае чего, пусть и навсегда себе оставит. И никакой благодарности за то не требуется.

И Бенджамен протянул сразу обе руки: в одной он держал свой «гроссбух» — деревянную палку с зарубками, запись долга в «Храбрый драгун», а во второй — кошелек с деньгами. От изумления никто не проронил ни звука, но тут шериф, стукнув по столу саблей, крикнул Бенджамену:

— Молчать!

— Да, пора прекратить все это, — сказал судья, стараясь сдержать собственное волнение. — Констебль, отведите арестованного к позорному столбу. Господин секретарь, какое у нас на очереди дело к слушанию?

Натти, казалось, покорился неизбежному. Свесив голову на грудь, он молча шел следом за стражником. Толпа расступилась, пропуская арестованного. Когда он спускался с крыльца, зрители кинулись вон из зала суда и устремились к месту, где должно было состояться позорное наказание Натти Бампо.

В ту пору, о которой ведется наш рассказ, в штате Нью-Йорк применялись публичные наказания — позорный столб и колодки, которых еще не сменило тюремное заключение как более гуманная мера. Оба эти анахронизма были установлены напротив здания, где вершился суд, являясь как бы предостережением бдительного правосудия всем местным нарушителям порядка.

Сюда-то и последовал за констеблями старый Натти, склонив голову перед силой, с коей не мог бороться. Его окружила толпа, все глядели на него с жадным любопытством. Один из констеблей приподнял верхнюю часть колодок и пальцем указал старику на отверстия, куда несчастный должен был просунуть ноги. Не оказав ни малейшего сопротивления, Кожаный Чулок спокойно сел на землю и без единого звука жалобы сунул ноги в отверстия колодок. Он только посмотрел на тех, кто стоял вокруг, ища в их взглядах сочувствия, в котором так нуждается всякий страждущий. Если никто и не выразил ему открыто сострадания, то не увидел он и злорадства, не услышал ни одного недоброжелательного слова. Толпа молча наблюдала за происходящим.

Констебль начал уже опускать верхнюю доску колодок, когда вдруг Бенджамен, успевший пробраться совсем близко к старику, нарочито грубо и резко, словно ища повода для ссоры, обратился к констеблю:

— Скажите-ка мне, мистер констебль, чего это ради заковывают человека в деревяшки? Ведь ни спине его, ни ребрам вреда от того не будет — для чего же это с ним проделывают?

— Таков приговор суда, мистер Пенгиллен, а суд, надо полагать, в законах разбирается.

— Знаю, знаю, что все это по закону. Но прок-то в той какой? В самих колодках ведь ничего плохого нет — просто держат человека попусту за пятки целых две склянки.