Карл Май - Том 12 и 13. Сатана и Искариот (роман в трёх частях)

— Я от всей души рад приветствовать Сильного Бизона и его храбрых воинов, которым мог бы с охотой рассказать о многом и о многом расспросить, но мы должны немедленно оставить это место, потому что здесь с минуты на минуту должны появиться юма. Таким образом, отряд должен повернуться и поехать назад.

— Эти собаки идут по твоим следам? Мы подождем их здесь и лишим всех жизни!

— Если мы останемся здесь, то они, как только нас увидят, мигом удерут. Поэтому вождь мимбренхо должен послушать моего совета. Если мы быстро поедем в лес, мимо которого ваш отряд только что проехал, то там мы сможем спокойно выждать, не опасаясь, что они нас увидят. Они, правда, заметят следы моих краснокожих братьев, но они не сумеют их как следует прочесть, потому что мы сумеем их скрыть.

Прежде чем он смог ответить на мои слова, я получил поддержку от одного, очень мне дорогого существа. За спинами всадников раздалось громкое ржание. Именно там один индеец держал за повод коня, приведенного моим другом Виннету для меня. Он услышал мой голос, в тот же миг узнал его и теперь стремился вырваться и подбежать ко мне.

— Хататитла! — закричал я. — Отпустите коня!

Это требование выполнили. Умное верное животное подскочило ко мне, обнюхало меня, пофыркивая, а когда я погладил его гибкую, лоснящуюся шею, конь несколько раз ткнулся в меня мордой, а потом остановился рядом со мной.

— Уфф, уфф! — закричали индейцы, столь же тронутые преданностью животного, как и я. Да, это была моя Молния, вынесшая меня из многих опасных схваток, и своим умом и несравненной быстротой не раз спасавшая мне жизнь. Конь выглядел таким же свежим, а его большие разумные глаза поблескивали так же живо, как и прежде. На нем было все то же индейское седло, в котором я ездил в свое время. Я вскочил в седло и еще не успел удобно усесться, еще не вдел ноги в стремена, а животное уже пустилось вскачь. Конь радостно пробежался, описывая полные круги и гарцуя и поднимаясь на дыбы. Ненадолго я дал коню полную волю, но, когда я сжал его шенкелями, он сразу же стал послушным и остановился перед Виннету и Сильным Бизоном, который к тому времени тоже оказался на своей лошади.

— Мой брат Олд Шеттерхэнд видит, что он не забыт даже своим жеребцом, — проговорил Виннету. — Как же часто должны были вспоминать о нем люди, с которыми он общался! Я расскажу ему, что случилось во время его отсутствия на Диком Западе. Но нам придется подождать, пока мы не усядемся у мирного костра в нашем лагере. Теперь же нам не стоит медлить, чтобы юма не могли нас увидеть. Каково расстояние между Олд Шеттерхэндом и ними?

— Возможно, такое маленькое, что они могут каждое мгновение показаться на горизонте.

Любой другой прежде всего спросил бы о численности врага, но храброму Виннету это даже в голову не пришло. Он размотал лассо, привязал его к своей накидке-сантилье, чтобы волочить за собой, а потом дал воинам знак сделать со своими покрывалами то же самое. Волоча эти покрывала или что-нибудь им подобное, можно было затереть следы, ну, конечно, не так, чтобы они исчезли полностью. Тот, кто пойдет по этому пути позже, заметит, пожалуй, что перед ним здесь проследовали люди, занимавшиеся из предосторожности уничтожением своих следов, но самое главное, что он уже будет не в состоянии определить их число. Юма должны будут увидеть наши следы, но не смогут ответить на вопрос, сколько нас было.

Мы продвигались дальше легким галопом. Я ехал между Виннету и Сильным Бизоном. — Последний и взглядом не удостоил своего старшего сына, хотя в данных обстоятельствах он должен был понимать, что на долю мальчишки выпало много испытаний. Такова уж натура индейца. Конечно, вождь мимбренхо любил своего сына ничуть не меньше, чем любой из белых отцов, но если бы он выдал свою заботу о сыне хотя бы одним словом, хотя бы одним вопросом, то это было бы расценено как признак слабости, как отсутствие мужественности.

Скоро в стороне от нас показался долгожданный лес. Мы держались так, что лес оставался от нас справа. Нам надо было укрыться от глаз юма и спокойно поджидать их в нашем убежище. Деревья обеспечивали нам свою защиту, и мы, обогнув выступающий клин леса, остановились за ним.

И здесь снова проявилось то могучее влияние, которое Виннету, сам того не сознавая, оказывал на всех, с кем он общался. Сильный Бизон и многие его люди внешне выглядели куда солиднее Виннету, и тем не менее, когда мы остановились, все посмотрели на апача, ожидая, какие распоряжения он отдаст. Его считали предводителем краснокожих, хотя об этом никогда не было сказано ни слова, а сам Виннету даже не принадлежал к их племени. И все это совсем не задевало самолюбия Сильного Бизона, не обижало его. Точно таким же воздействие Виннету было повсюду, даже у враждебных племен или среди белых, которые вообще вроде бы не намерены были подчиняться краснокожему.

А он не привык ничего предпринимать, во всяком случае — ничего важного, не посоветовавшись со мной. Конечно, кто хотел понять наши отношения, должен был наблюдать за поведением Виннету очень внимательно. Обычно разговоров между нами не было; для достижения полного согласия достаточно было обмена взглядами. Если этого оказывалось мало, в ход пускались движения рук, прищелкивание языком, кивки и покачивания головой и прочее. Мы так внутренне сжились друг с другом, что один уже заранее предугадывал мысли другого.

Когда мы оставались одни, то могли проходить часы, а мы не обменивались ни словом. Даже внезапно обрушившаяся на нас опасность часто не вынуждала нас говорить; все наше общение сводилось к нескольким жестам. Однако если кто-то находился рядом с нами, мы вынуждены были становиться менее молчаливыми, так как приходилось говорить, чтобы нас поняли другие. Да, если мы предпринимали что-то для нас само собой разумеющееся, для окружающих это было непонятно или даже противоречило их мнению, так что Виннету без большой охоты пускался в подробные разъяснения, однако давал их не в пространных речах, а в форме вопросов и ответов. Такой, пусть даже очень короткий разговор обычно содержал какое-нибудь пояснение слушателям, которое они почтительно и молча принимали от знаменитого вождя апачей.

И когда теперь глаза всех, даже вождя, вопрошающе уставились на него, он обратился ко мне:

— Олд Шеттерхэнд считает это место подходящим?

Я кивнул головой и спрыгнул с лошади.

— Двоих часовых будет достаточно?

— Хватит и одного человека, пока не стемнеет.

— В таком случае воины-мимбренхо могут расседлать лошадей и пустить их попастись. Но Олд Шеттерхэнд и Виннету не станут разнуздывать своих жеребцов.

Он спешился и перебросил поводья через спину своего коня, то же самое я сделал со своим. Я видел, что его поведение вызвало всеобщее удивление. Мимбренхо считали, что здесь, в укрытии, мы должны находиться на лошадях, поджидая юма, чтобы потом сразу же обрушиться на них. Даже вождь был такого же мнения, потому что он спросил Виннету: