Карл Май - Том 10. Завещание Инки

Эстансьеро, видно, решив махнуть рукой на упрямых немцев, ответил Фрицу с нескрываемой обидой:

— Поступайте, как знаете! В конце концов, какое мне дело до вас, вы же рискуете собственными жизнями, а не моей. Тем не менее я искренне желаю вам удачи, сеньоры! — воскликнул он и уже совершенно безразличным тоном осведомился, где бы сеньоры хотели переночевать.

Сеньоры никаких особых пожеланий на этот счет не высказали, и им в качестве постелей было предоставлено по вороху меховых шкур, что оказалось совсем неплохо. Засыпали немцы под звуки песен гаучо, доносящиеся из корраля, и спали крепко. Когда они проснулись, солнце уже поднималось над горизонтом. Свежее, ясное утро сулило отличный день. Бодрые, деловитые гаучо как ни в чем не бывало уже хлопотали вокруг животных, словно и не провели они почти бессонную ночь. Над огнем был подвешен котелок, над которым поднимался аппетитный пар. В котелке варилась похлебка «пучеро» — смесь мяса, маисовых зерен, маниоки, сала, капусты и свеклы. Появился, потягиваясь, хирург, спавший вместе с гаучо в одном из ранчо, и все приступили к завтраку. В качестве питья вновь был предложен мате, от которого доктор после некоторого раздумья отказался.

После завтрака эстансьеро и оба немца вышли в пампу к тому месту, где паслись лошади. Несмотря на обнаруженную накануне вечером разницу во взглядах на предполагаемое путешествие, хозяин эстансии не уронил своего достоинства кабальеро: оказалось, он уже сам, встав с первыми лучами солнца, выбрал для немцев четырех прекрасных лошадей. По отношению к хирургу он, правда, не проявил такого великодушия и любезности. Дон Пармесан сам выбирал для себя лошадь и заплатил за нее гораздо дороже, чем доктор за всех своих, но тем не менее выбор его оказался, как выяснилось впоследствии, неважным. Путешественники сделали попытку расплатиться с хозяином за еду, но это было воспринято как нечто совершенно неприемлемое. У одного из гаучо дон Пармесан купил его старое седло, посчитав, что оно надежнее, чем любое новое. Немцы же приобрели у хозяина эстансии четыре новехоньких седла — два для верховой езды и два, специально приспособленных для перевозки тяжелых грузов. Здесь я должен заметить, что аргентинские седла — нечто совершенно особенное и замечательное в своем роде. К собственно седлу прилагается и прикрепляется множество разнообразных полезных предметов, необходимых в пути для разбивки лагеря.

Итак, больше у наших путешественников никаких дел на этой гостеприимной эстансии не оставалось. Эстансьеро до конца выдержал роль радушного хозяина, которую, впрочем, он играл вполне искренно, несмотря на то, что своего скептического мнения о немцах, как о путешественниках, не изменил, — к этому его обязывала честь кабальеро. Пожелав своим гостям на прощание счастливого пути, он все же не удержался и дал им совет держаться подальше от коренных обитателей Гран-Чако, а если уж придется с ними столкнуться, соблюдать максимальную осторожность. Племена Чако, сообщил он, постоянно воюют друг с другом, и индейцы, чуть что им не по нраву, тут же хватаются за свои отравленные стрелы.

Это предостережение было вовсе не лишено оснований. Индейцы Южной Америки действительно сплошь и рядом пользуются остро отточенными стрелами, которые они посылают во врагов или животных из духовых ружей или специальных духовых трубок. Яд для своих стрел они добывают чаще всего из коры стрихнинового дерева или из одного из видов лиан, который называется «маракури». Ядовитые экстракты индейцы получают путем каких-то колдовских операций также и из таких вполне безобидных, в общем-то, растений, как перец и лук, но, конечно, гораздо чаще из растений-эндемиков [45] Эндемик — эндемичное растение — вид, род или семейство растений, свойственных только какому-то одному региону. Южной Америки. Важнейшая составная часть многих из этих растительных ядов — алколоид курарин (чаще его называют просто «яд кураре»), он проникает в кровь животного и человека так же легко и быстро, как яд кобры, мгновенно парализует работу легких, кровь перестает циркулировать по венам, и наступает смерть. К примеру, ягуар после того, как в него попала отравленная стрела, живет всего лишь две минуты.

Путь доктора Моргенштерна и его спутников пролегал в междуречье Рио-Саладо и Рио-Саладильо. Начали они свое путешествие в быстром темпе, благо, утренняя прохлада позволяла делать это без особого напряжения сил, а задавал темп скачки хирург. Как оказалось, он был отличным наездником, но при этом, к сожалению, совершенно немилосердным по отношению к лошади. Дон Пармесан так яростно гнал и пришпоривал ее, что немцы, будучи не в силах смотреть на такое истязание животного, стали уговаривать его прекратить это, но хирург в ответ только хохотал. Фриц тоже неплохо сидел в седле, чего, увы, никак нельзя было сказать о докторе Моргенштерне. Он прилагал огромные усилия к тому, чтобы сохранить равновесие в седле, и это ему, в общем, как ни странно, удавалось, но стоило совершенно неимоверного напряжения всех его сил. Лицо ученого, его плотно сжатый рот, расширенные зрачки говорили об этом достаточно красноречиво.

Вот уже путешественники, не снижая скорости, проехали деревянный мост через Рио-Саладо, потом небольшое поселение немцев-колонистов под названием «Эсперанса», то есть «Надежда», но останавливаться в нем не стали. Миновав колонию, они повернули на Кордову. Их подстегивало и вдохновляло желание как можно скорее догнать экспедицию Отца-Ягуара, но не только это: что ни говори, во время скачки по бескрайним просторам пампы в душе каждого человека рождается какое-то особенное чувство, сродни тому, что поднимает птицу в полет. Впрочем, лишь до поры до времени, а точнее, до того момента, пока лошадь под всадником еще полна сил. Я нисколько не шучу: с древних времен человек прекрасно знает, что часть ее энергии передается всаднику, и умеет пользоваться этим. Но когда усталость наваливается одновременно и на всадника, и на его лошадь, тут уж романтическое воодушевление постепенно гаснет и куда-то исчезает…

— Стойте! — с трудом, потому что не хватало дыхания, воскликнул наконец доктор. — Моя лошадь не может дальше скакать. Я чувствую, что причиняю ей боль своими шпорами. Ей нужен покой, по-латыни «транквиллитас».

— Согласен, — отозвался Фриц. — Мне тоже начинает казаться, что отдых минут на пятнадцать нам совсем не помешал бы. И еще я хочу сказать, что, если мы и дальше будем скакать в таком же темпе, то к вечеру будем уже в Китае, а зачем, спрашивается, нам забираться сейчас так далеко? У нас и тут достаточно всяких дел.