Андрей Ветер - Хребет Мира

На одной из стоянок я узнал, что Жозеф после нескольких дней переговоров сложил оружие. Его сердце не могло больше выносить вида страдавших людей. Слишком много слёз было в глазах женщин и детей, слишком много мужей и отцов потеряли они за сто восемь дней великого перехода. Обговорив условия капитуляции, Жозеф получил от Майлса заверения, что его люди будут отправлены обратно в долину Лапуай. Но я знал, что никто никогда не позволит ему жить в родном краю после стольких боёв, в которых он избил профессиональных армейских вояк в кровь. Зачем властям выполнять обещание, данное военному пленному?

Жозеф остался один. Его брат Оллокот погиб в последнем бою вместе с многими другими вождями и славными воинами. Белая Птица сумел ускользнуть из-под носа солдат и направился в Канаду, надеясь на гостеприимство Сидящего Быка, который скрывался там от армии Соединённых Штатов. Люди Сидящего Быка оказали радушный приём беглецам, и Проткнутые Носы оставались среди Сю до весны. До них дошли слухи, что их родному племени разрешили вернуться на родину, но слухи, разумеется, оказались ложными.

Пленных индейцев отправили сперва в форт Кио, где Майлс собирался продержать их до весны и оправить в резервацию Лапуай. Но почти сразу он получил уведомление, что Проткнутые Носы будут переселены в другое место. Пленников разделили на группы и спустили вниз по реке Жёлтый Камень к форту Бафорт, затем — в форт Линкольн, куда они добрались 16 ноября, покрыв восемьсот миль. Но это оказалось не окончательным пунктом назначения. Военное командование успело изменить своё решение, и теперь несчастным дикарям предстояло ехать в форт Ливенворт, чтобы поселиться на так называемой Индейской Территории и погибнуть там в жутких условиях. Я слышал, что некоторые чиновники высказывались против высылки Проткнутых Носов на Индейскую Территорию, так как опыт уже доказал неразумность высылки северных индейцев в южные регионы. Тем не менее делались все приготовления для дальнейшей отправки пленных через четыре дня.

Таким образом, триста семьдесят Проткнутых Носов попали в резервацию Оклахомы. Показатель смертности среди них был ненормально высоким. Практически все родившиеся на той земле малыши умерли. Множество детей, переживших военный поход, скончались на территории резервации.

Отчаявшись, Жозеф стал пробиваться к президенту страны, но его переговоры не принесли никаких результатов. То и дело с ним встречались газетчики, публика жаждала услышать новые и новые подробности из уст самого Жозефа, считая его настоящим героем. В одном из его интервью я прочитал: «Я слышал только разговоры, но ничего не делалось. Хорошие слова не живут долго, если они не вырастают в конкретные дела. Слова не могут заплатить за смерть моих людей. Ими нельзя расплатиться за мою землю, которую теперь топчут Бледнолицые. Словами не сохранить могил наших отцов. Хорошие слова не вернут моих детей. Хорошие слова не сделают реальностью обещания, данные мне военным вождём Майлсом. Хорошие слова не подарят моим людям здоровья и не остановят смерть. Хорошие слова не обеспечат моих людей домом, где можно жить спокойно. Я устал от разговоров и не могу понять, почему такое множество разных белых вождей может говорить такие разные вещи и обещать так много различного».

Но что приносили его слова? Ничего. Сытые граждане сочувственно покачивали головами, но всё оставалось на своих местах.

Я тоже вернулся в спокойствие уютного родительского дома. Мне бесконечно одиноко, бесконечно грустно, когда я вспоминаю о тех событиях. Мне до сих пор кажется невероятным, что клинки и копья не превратили моё тело в окровавленную груду мяса, что я волен свободно дышать и передвигаться, а люди, которые могли уничтожить меня, но по неведомой мне причине сохранившие мою ничем не примечательную жизнь, все почти сгинули.

Мои друзья (друзья ли это?) настоятельно советуют мне забыть о том, что я видел и испытал. Но сделай я так, меня всю жизнь преследовал бы невыносимый стыд, ибо моя жизнь приобрела настоящую окраску только после безрадостного завершения жуткого похода. Всё, что я не умел ценить по-настоящему до того — солнце, луну, смену времён года, нежную утреннюю росу, молчание одинокой спальни — проявилось во всей красе лишь теперь. Я возношу благодарения Богу за дарованную мне жизнь.

И всё же мне одиноко и грустно. Передо мной на столе стоят белые тарелки, на них лежит бифштекс, от него валит ароматный пар. Обильный гарнир. Соусы. Вино в высоких бутылках. Такая тихая, безмятежная жизнь. Я оглядываюсь вокруг и не могу понять, какого счастья мне ждать ещё, как мне поделиться им с другими?

Апрель — май 1993

Москва

— Это и есть знаменитый форт Ларами?

Девушка с любопытством огляделась. Ей было лет двадцать, не больше. Копна светлых волос, слегка выбившаяся из-под заколки на затылке, придавала ей чарующее изящество и подчёркивала мягкий рисунок лица. Её звали Нэнси и её нежное имя вполне соответствовало её облику.

Она обернулась к сидевшей рядом женщине и спросила:

— А где же громадные крепостные стены, мадам? Где могучие бастионы?

— Не знаю, милочка, — пожала в ответ плечами Кэтрин Трублад (ибо таково было её имя) и поправила шляпку. — Какое сегодня жгучее солнце.

Два месяца назад Нэнси Смоллет нанялась в прислуги к миссис Трублад, муж которой, лейтенант Генри Трублад, был приписан к экспедиции полковника Кэррингтона. Дело было, конечно, не в желании девушки отправиться с военной колонной, чтобы познакомиться с неизведанными краями Дикого Запада. Причина таилась в том, что с этой экспедицией уезжал и Тим Хэнкс, который последние шесть месяцев считался женихом Нэнси.

— Похоже на то, что у нас будет непродолжительная остановка, — сказала Кэтрин. Она была лишь на пару лет старше Нэнси, но являла собой полную её противоположность: чёрные жёсткие волосы, острый нос, узкие губы, строгий взгляд. С Нэнси она разговаривала без высокомерия, но никогда не забывала держать дистанцию.

Спустившись из коляски на землю, Кэтрин отряхнула зажатой в руке перчаткой пыль с подола синего платья, сшитого в тон армейской униформе. На плечиках у неё красовалась вышивка, напоминавшая лейтенантские погоны. Нэнси вышла из коляски следом.

— О, Марго, дорогая моя! — воскликнула Кэтрин, завидев неподалёку жену полковника Кэррингтона. — Как вам это зрелище? — не то спросила, не то пожаловалась миссис Трублад.