Карл Май - Сатана и Искариот. Части первая и вторая

— Она тоже бы умерла здесь, под землей, сгнила, как и другие переселенцы, ни один из которых не должен больше увидеть белого света.

— Тогда мой краснокожий брат ошибается, потому что все они окажутся на свободе уже на следующее утро. Я выведу их из шахты.

— Мелтон на это не согласится!

— Он может не давать свое согласие, потому что я у него не буду спрашивать разрешения. Я пришел освободить всех пленников, как я уже дал свободу тебе.

— Пока я еще нахожусь в плену, так как мне не выйти из шахты.

— И ты не видишь из своего положения выхода? Тебе надо только подождать, пока Мелтон снова не спустится вниз. Он не подготовлен к встрече с тобой, и ты очень легко с ним справишься. Впрочем, и это совсем не обязательно, потому что я выведу Хитрого Змея и белую дочь из шахты неизвестным им путем. После этого мой брат может сделать ее своей скво и строить для нее дворец и замок.

Моя личность, мое здесь присутствие и каждое мое слово были для него загадочными. Меня очень забавляло то выражение удивления, с которым он смотрел на меня.

— Мой белый брат знает неизвестный мне выход из шахты? — спросил он. — Он знает также, что я люблю Белый Цветок и что я ей обещал? Не хочет ли он сказать мне, кто он такой?

— На языке юма мое имя звучит как «Таве-шала».

— Таве-шала, Олд Шеттерхэнд! — вырвалось у него; он отступил на два шага и уставился на меня как на привидение. — Олд Шеттерхэнд здесь, среди нас, в этой шахте!

От изумления он просто лишился дара речи.

— Если ты мне не веришь, спроси белую дочь. Я сопровождал ее и всех переселенцев от самой Большой Воды в горы, чтобы узнать, что задумал сделать с ними Мелтон, и освободить их из его рук.

— Олд… Шеттер… хэнд, враг нашего племени! В нашем лагере, в самом сердце Альмадена!

— Ты ошибаешься, врагом вашего племени я никогда не был, а был другом всех индейцев.

— Но ты же убил Маленького Рта, сына нашего верховного вождя!

— Он сам меня к этому вынудил, потому что хотел убить вот этого юного воина мимбренхо, которого ты видишь перед собой, его брата и его сестру.

— Большой Рот поклялся убить тебя!

— Об этом мне известно, но разве это служит причиной для тебя стать моим смертельным врагом?

— Я должен повиноваться Большому Рту!

— Ты не прав, в этом деле твой вождь должен сам разобраться, а ты здесь ни при чем. Большой Рот должен сам уладить свои отношения со мной, и в помощниках он не нуждается. Я тебя освободил, доказав тем самым, что я не враг юма. Если бы я был им, то убивал бы всех ваших воинов, которых я повстречал, начиная с асиенды Арройо и до этой скалы. Я за это время пленил человек сорок твоих соплеменников.

— Взял… стольких… моих братьев… в плен! — повторил он удивленно. — Где же они сейчас?

— В отряде наших союзников — мимбренхо, с которым я прибыл в Альмаден.

— Эти мимбренхо находятся вместе с тобой?

— Нет. Они ожидают моего возвращения внизу, оставаясь под командованием великого Виннету. Они находятся там, где вы их никогда не найдете. Я поехал вперед с одним молодым воином, чтобы изучить обстановку в Альмадене, и намерен освободить всех бледнолицых, которых я обнаружу в шахте, под землей, не прибегая к помощи какого-нибудь другого человека.

Выражение неописуемого изумления все еще не сходило с лица индейского вождя. Он никак не мог подобрать слов для ответа. Я же продолжал:

— Нам будет нетрудно победить юма, охраняющих доступ в Альмаден, но я хотел бы обойтись без кровопролития. Хитрый Змей может мне сказать, останутся ли его воины моими врагами или они обратятся в моих друзей!

Индеец показался мне честным человеком еще вчера, когда я услышал его разговор с еврейкой, поэтому я вел себя с ним совершенно не так, как собирался, да и его теперешнее поведение произвело на меня хорошее впечатление. У него был необыкновенно выразительный взгляд. Он смотрел на меня, почти не отрывая глаз, и в течение нескольких минут размышлял, а потом решился ответить:

— Так как Олд Шеттерхэнд убил сына моего вождя, то я должен быть его врагом. Но Олд Шеттерхэнд спас меня и Белый Цветок, поэтому мне хочется предложить ему свою дружбу. Я не могу делать то, к чему стремится мое сердце, но также не могу совершать то, что мне повелевает долг. Я не могу быть другом Олд Шеттерхэнда, но и не могу стать его врагом. Он может со мной делать все, что захочет.

— Хорошо! Мой брат очень искренне выразил свои чувства. Значит, он примирится с тем, что я за него решу?

— Да. Здесь мне была суждена верная смерть, поэтому возьми у меня жизнь, и я не стану защищаться!

— Твоя жизнь мне не нужна, а вот свободу твою я возьму, по крайней мере — на некоторое время. Ты согласен рассматривать себя в качестве моего пленника?

— Да, я согласен на это.

— Надо ли мне снова связывать тебя, чтобы быть уверенным, что ты не сбежишь?

— Хочешь — связывай, хочешь — нет, я все равно останусь возле тебя, пока ты мне не скажешь, что я вновь свободен. Но после этого ты не сможешь ничего больше от меня потребовать. Полезным я тебе быть не смогу и никаких сведений давать не буду.

— Хорошо, значит, мы договорились. Ты считаешься моим пленником и будешь выполнять мои указания. Для исполнения моих планов мне твоя помощь не нужна.

Я развязал еврейке руки и отправился на поиски других узников. Помещение, в котором содержалась Юдит, было маленьким. Там, видимо, начали проходку штрека, да скоро прекратили это занятие, потому что в этом направлении ничего ценного в породе не обнаружили.

Значит, других пленников надо было искать за второй дверью. Когда я открыл ее, мы оказались в вырубленной в скале камере, откуда в различных направлениях расходились три штрека. Воздух здесь был спертым, дышалось тяжело, воняло серой. Два прохода оставались незапертыми, а третий перекрывала дверь с двумя засовами. В дверь эту был вделан глазок, какими обычно снабжаются тюремные двери. Я откинул заслонку, пытаясь заглянуть внутрь, но сейчас же отшатнулся, потому что в нос мне ударил такой смрад, какого нельзя было вынести, а стоило мне поднести к отверстию факел, тот чуть было не погас.

Но когда я отодвинул засовы и открыл дверь, стало еще хуже. Спертый воздух вырвался оттуда, и его запах нельзя было и описать. Сравнить с ним затхлость, царившую в трюмах печально известных кораблей, перевозивших через океан черных рабов, просто нельзя. Тот гнилой аромат мог бы показаться чистейшим озоном, а то и духами.

Дверь прикрывала собой ход с очень низким потолком. Чтобы в нем передвигаться, я вынужден был согнуться, и тем не менее, как я увидел, он дал приют очень многим людям!

Переселенцы лежали поодаль от двери — мужчины, женщины, дети, все вперемешку. Когда на них упал отблеск наших факелов, то они поднялись, и послышался звон цепей. Дети от страха расплакались, женщины просили хлеба, мужчины произносили проклятья, злобно покрикивая на меня и стараясь вытолкнуть меня из своей тесной тюрьмы. Поднялись скованные цепями кулаки — это был момент величайшего возбуждения. Но мне достаточно было только сказать несколько слов, и грозящая мне опасность сменилась всеобщим дружелюбием. Люди радовались, они обнимали меня, несмотря на свои оковы. Каждый из них хотел пожать мне руку, кое-кто даже поцеловал меня, а многие от счастья заплакали. Не скоро я их успокоил до такой степени, что они смогли отвечать на мои вопросы.