Карл Май - Сатана и Искариот. Части первая и вторая

Крик донесся и от первого фургона. Там лежал со связанными руками Плейер, охраняемый одним воином-мимбренхо. Пленник подошел ко мне, растолкал окружавших меня людей и закричал от радости, очевидно, искренней:

— Слава Богу, сэр, что вы вернулись невредимым и снова оказались здесь! Я очень боялся за вашу жизнь.

— Боялись? Почему? — спросил я его.

— Потому что меня, если бы с вами случилось несчастье, сочли бы виновным в этом, так как я мог вам сообщить неверные сведения. А я был честен с вами!

— Теперь я в этом убедился. Все ваши слова, все описания местности полностью подтвердились.

Я рассказал, что побывал в его пещере, обследовал Альмаден и говорил с Уэллером и Мелтоном, но больше я ему ничего не сказал.

— Тогда при вас находилась целая сотня ангелов и защищала вас, — сказал он. — Какое счастье, что все обошлось без происшествий! Такая дерзость могла бы для вас плохо кончиться, а тогда бы на меня пало подозрение в измене.

— Возможно! Но теперь я подтверждаю перед всеми этими свидетелями, что отныне буду полностью вам доверять, а в доказательство своих слов сниму с ваших рук путы. Позвольте также вернуть вам ваше оружие, которое я отнял у вас на асиенде. Вы свободны!

Прощенный грешник несказанно обрадовался, однако асьендеро крикнул мне:

— Что вы делаете, сеньор! Вы освободили человека, которого следовало наказать. Оказывается, он принимал участие в разорении моего имения! Приказываю вам, по долгу моей службы, снова связать его!

— Вы не можете приказывать мне! Это я вам приказываю сесть на свое место и закрыть рот. Не вам решать, кто должен оставаться пленником — это определим я и Виннету. И я докажу это вам, освободив остальных.

С этими словами я подошел к Быстрой Рыбе, разрезал его путы и сказал:

— Мой краснокожий брат свободен, он может встать. Воины мимбренхо могут развязать ремни, которыми связаны воины-юма. Всем им я возвращаю свободу, потому что заключил мир с Хитрым Змеем, вождем юма, собравшихся возле Альмадена. Я выкурил с ним калюме.

Послышался многоголосый крик: мимбренхо орали от удивления, юма — от восторга. Мои слова возымели действие даже на Виннету, причем такое, какое я до сих пор считал невероятным. Он быстро поднялся, подошел ко мне и с пылом спросил:

— Ты раскурил с ними калюме?

— С ним и со всеми его воинами, — ответил я.

— Значит, юма отделились от Мелтона?

— Да, а он сам и Уэллер взяты в плен. Переселенцы свободны.

— Где они?

— В Альмадене, вместе со своими друзьями, воинами юма. Завтра мы все отправимся туда, чтобы отметить праздник трубки мира.

Тогда он возложил свои руки мне на плечи и воскликнул:

— Вы это слышали, краснокожие и белые мужчины? То, что не могло быть совершено многими воинами, Олд Шеттерхэнд сделал в одиночку. Он стоит больше сотни вооруженных мужчин, нет — больше двух сотен!

— Ну, нет! Мне просто повезло, необыкновенно повезло, а то немногое, что я согласен приписать лично себе, надо отнести на счет Виннету, который был моим учителем.

— Пусть мой брат так не говорит. Учитель не смог бы выполнить то, что осуществил ученик.

— Нет, нет! Ты узнаешь, как все произошло, и тогда согласишься со мной, что здесь огромную роль сыграл случай.

Пока мы обменивались этими фразами, всех пленников развязали. Это происходило, конечно, не без шума, который привлек и часовых, которые с полным правом решили, что при подобном гвалте охранять лагерь просто смешно, и смешались со своими соплеменниками.

Так вот случилось, что прибытие мимбренхо и Хитрого Змея заметили только тогда, когда они уже слезли с лошадей. Храброго мальчика окружили наши люди, вождя — воины юма, и тут началась такая кутерьма с криками, вопросами и ответами, что посторонний человек испугался бы при виде этих орущих и толкающихся мужчин.

Я выскользнул из этой толпы, чтобы пойти позаботиться о наших с Виннету лошадях и забрать свое оружие. Потом я подсел к апачу, приглядываясь к веселому оживлению людей, да закусывая, да запивая еду несколькими глотками вина, запасы которого мы обнаружили в фургонах.

Шум не стихал долго, а полное спокойствие восстановилось совсем не скоро, если бы обитатели лагеря не пожелали узнать, как же совершились эти великие события: примирение с юма, а также пленение Мелтона и Уэллера. Мой маленький мимбренхо должен был усесться так, чтобы все могли видеть его в отблесках пламени разгоревшегося костра, а также и слышать его, потому что именно он начал рассказывать обо всем случившемся. Он делал это с величайшим удовлетворением, а Хитрый Змей время от времени прерывал мальчишку, давая необходимые пояснения. Я же сам не говорил ни слова и останавливал рассказчика выразительным жестом только в тех случаях, когда он прилагал чрезмерные усилия, расхваливая меня.

Об одном только человеке я не подумал, потому что не видел его. Только во время рассказа он попался мне на глаза, а прежде он держался в сторонке. Теперь он буквально глядел в рот маленькому мимбренхо. Это был атлет, который, естественно, прежде всего хотел услышать о Юдит. Но мальчик не слышал моей беседы с нею и ее отцом и опустил — по моему знаку — сообщение об условии вождя юма, что Юдит должна стать его скво. Поэтому Геркулес ничего не знал об ударе, который предстояло вынести его любящему сердцу. Но позднее, когда возбуждение спало, а любопытство было удовлетворено, и люди, то тот, то другой, стали подыскивать себе местечко для отдыха и сна, я тоже занялся этим и невольно оказался рядом с Геркулесом. Тот немедленно воспользовался этим, отвел меня в сторону и начал расспрашивать. Я не мог пощадить этого гиганта, если говорить о физической силе, и одновременно карлика, если иметь в виду его добрый характер. Я посчитал за лучшее сказать ему правду в глаза. Может быть, тогда он разом вылечится от своей влюбленности. Я пока умолчал, кто должен стать мужем Юдит, что было вызвано взволнованной, пересыпанной угрозами речью атлета. Ведь новый суженый Юдит — вождь юма — находился среди нас, да еще был нашим гостем. Мы будем отвечать, если с ним что-нибудь приключится в нашем лагере, а ревность гиганта легко могла вывести его из себя.

Позднее воцарился полный, ничем не нарушаемый покой. Мы не выставили никаких постов и в первый раз могли заснуть без опаски. Но атлет метался всю ночь. Мысли о неверной возлюбленной не давали ему уснуть. Зато утро было очень оживленным. Мы стали готовиться к выступлению, и, когда наш отряд пришел в движение, в нем на этот раз не оказалось ни одного связанного человека.

Мы двигались быстрее, чем это можно было ожидать при неповоротливости фургонов, так как многие всадники прицепили к повозкам свои лассо, и лошади тащили фургоны за собой. К этому добавилось еще одно обстоятельство: мы двигались по совершенно ровной пустыне, ни один куст, ни одно дерево не преграждали нам путь. Очень часто мы переводили лошадей в галоп и еще до наступления вечера добрались до лагеря юма у подножия Альмадена, где нас радостно приветствовали и краснокожие, и переселенцы.