Зейн Грей - Пограничный легион [сборник]

Ты забыл рассказать, как он отделал Люса, — напомнил Пирс, — меня там не было, а ты все сам видел. Расскажи Келлзу.

— Может, это и не больно в его пользу, — начал Вуд, — только мне пришлось по сердцу. Ты, верно, помнишь ту девчонку Брэндера, из поселка на Медвежьем озере? Дочку старого Брэндера, она еще работала у него в лавке? Ну, я же сам раз видел, как ты с ней любезничал. Дело вроде бы было так, что старик со своими ребятами стал искать золото и взял ее с собой. И вот как-то в Горный Стан примчался Люс. У нас, как водится, шла игра, все уже здорово набрались. А этот Клив не пил, не играл, сидел себе в сторонке. Помнится, у него было плохое настроение. А Люс-то пришел сговорить нас на дело. Мы, сам знаешь, никогда с ним не связывались, ни с ним, ни с его дружками, но, может… Кто знает, что бы получилось, если б не Клив. Надо было поехать к Брэндеру, где он золото мыл, и все отобрать… да еще прихватить девчонку. Вообще-то, золото было просто так, для отвода глаз. Ребята Люса порасспросили, он сам сказал, золота там всего ничего, за ним и ехать-то не стоило бы. А тут Джим Клив как раз вроде бы очнулся и давай честить Люса, аж слушать было страшно. Ну, Люс, ясное дело, — за револьвер, а этот Джим Клив как выхватит у него револьвер да как набросится на Люса! Повалил на пол и давай лупить по чем попало. Чуть до смерти не забил — мы и встрять не успели. Так отделал, живого места не осталось, кости переломал — смотреть страшно. Мы Люса на постель оттащили, он и теперь еще лежит, отлежаться не может. Ему уж никогда не бывать, как прежде.

Вуд кончил рассказ. Над костром нависло выразительное молчание. Вуд говорил очень живо, рассказ произвел сильное впечатление.

Тишину нарушил Келлз.

— Гулден, ты об этом слышал? — спросил он, чуть повернув бледное лицо.

— Да, — отрезал тот.

— Ну, и что ты думаешь о парне… и о деле, которое он сорвал?

— Никогда его не видел. Вернемся в лагерь, погляжу. А потом привезу девку Брэндера…

Как ни странно, эта гнусная угроза сразу как бы отделила его от всех остальных. Видно, бандиты почувствовали в нем что-то совсем уж противоестественно подлое, извращенное.

Зачем Келлз задал свой вопрос? Хотел побольше узнать о Кливе? А может быть, получше показать, каков сам Гулден? Решить это Джоун не могла. Однако ей показалось, что между Гулденом и остальными существует скрытая вражда. И еще что-то, неясное, неосязаемое, возможно — страх. Похоже, они понимали, что Гулден из тех, кто творит гнусности ради самих гнусностей. Джоун взглянула на него по-новому и содрогнулась. И совсем перепугалась, когда заметила, что Гулден не спускает глаз с ее темного уголка. Теперь ей стало казаться, что рядом с ним другие, включая даже Келлза, о расчетливой подлости которого она уже многое узнала, были не более, чем обыкновенными негодяями. Чтобы не видеть Гулдена, его косматую гриву и темные провалы глазниц, Джоун с головой закуталась в одеяло. И больше бандитов не видела и не слышала. Либо разговор их мало-помалу стих, либо, поглощенная собственными мыслями, она просто перестала его замечать.

Она совсем уже расслабилась, как вдруг, прошептав про себя «Джим! Джим! Джим!», вся затряслась и еле подавила готовое вырваться рыданье. То, что Джим сделал, — ужасно! Мысль эта разрывала ей сердце. Она и не подозревала, что он на такое способен. А все же, думала она, как это в его духе! И ведь только из-за нее — с отчаянья, с досады, назло ей — он себя погубил. Теперь его убьют в пьяной драке или — того хуже — он станет бандитом, как вот эти, погрязнет в преступлениях. Мысль, что она сама обрекла его на такую страшную судьбу, как громом поразила Джоун. Ну зачем было так глупо с ним кокетничать! Кому было нужно ее тщеславие, напускное равнодушие! Она же любила Джима, хотя сама этого не понимала, не понимала даже, когда отправилась за ним, чтобы вернуть домой. Зато теперь знает. А надо было бы знать и пораньше. Дело принимало совсем скверный оборот. При одной мысли о том, что ее ожидает, Джоун начинала бить холодная дрожь. И все-таки, несмотря ни на что, сердце у нее больно и сладко замирало. Скоро, очень скоро она лицом к лицу встретится с новым Джимом Кливом, мальчишкой, превратившимся в бесшабашного громилу. Как ей держаться? Как Джим себя поведет? Поверит Келлзу, будто она — жена бандита? С презреньем отвернется? Проклянет? Нет! Тысячу раз нет! Он сразу все поймет, с одного взгляда угадает правду. А что потом? Она старалась не думать, знала только, что прольется кровь, что пожнет свою жатву смерть. Даже если Джим не дастся в руки Келлзу, — как избежать столкновения с Гулденом, этим гориллоподобным кровожадным душегубом?

Однако, несмотря на сковывавший ее ужас, Джоун не сдавалась. Едва в болтовне бандитов ухо ее уловило имя Джима, едва до нее дошло, что он готов погубить себя, в душе ее что-то произошло. Она стала совсем другим человеком, женщиной, обуреваемой одним желанием — любой ценой спасти любимого, даже ценой собственной жизни. Она больше ничего не боялась — ни бандитов, ни Келлза. Вот только Гулден… В нем нет ничего человеческого… Интуиция подсказывала Джоун, что против него она бессильна. Других еще можно как-то сдерживать, с Гулденом ей не совладать.

Потом она успокоилась, перестала попусту терзать себя страхами. Только в сердце осталась тяжесть и тупая боль. Прошлое ушло в дальнюю даль. Настоящего не было. Смысл имело только будущее — там был Джим Клив. Теперь она не станет вырываться из когтей Келлза, не оставит его, даже если будет возможность бежать, спастись. Надо во что бы то ни стало попасть в Горный Стан. С этой мыслью в истерзанной голове Джоун заснула.

Прошло три дня. Джоун ухаживала за Кеэшзом, как хорошая, преданная жена. Наконец, Келлз почувствовал, что вполне окреп, и решил ехать в главный лагерь — Горный Стан. Ему очень хотелось поскорее туда вернуться, он властно и нетерпеливо отметал любые возраженья. Если ему станет хуже — пусть товарищи по очереди поддерживают его в седле. На четвертый день начались приготовления к отъезду.

За прошедшие дни Джоун еще раз убедилась, что в Келлзе живут как бы две души. Вторая, глубоко запрятанная, а может быть, уже почти мертвая, оживала только в ее присутствии. Когда Джоун находилась возле Келлза и отвлекала его от самого себя, он становился совсем другим человеком, не тем, кем бывал в обществе своих друзей. Вероятно, он и сам этого не замечал. Его искренне удивляла доброта и заботливость Джоун, однако же он не проявлял к ней ни жалости, ни состраданья. Теперь Джоун ясно видела, как в нем разгорается безудержная страсть. Его странные глаза следили за каждым ее движением, иногда в них зажигался мечтательный огонек, однако он почти всегда молчал.