Николай Внуков - Слушайте песню перьев

Левая рука солдата вытянулась вперед и резко выбросила вверх два пальца, как во время игры в «чет-нечет».

— Цвай менш — форан! — Кивком головы солдат показал в сторону леса.

Люди, сжавшись, молчали.

Тогда возникла правая рука, медленно поднявшая на уровень пола черный автомат с тонким стволом. Ствол уставился на толпу

— Цвай менш — форан!

Двое передних неуверенно шагнули вперед.

— Шнелль! Шнелль! Ауф дем вассер!

Двое соскочили с подножки и, подхватив прямоугольный жестяной бидон, стоявший у ног солдата, подгоняемые ругательствами бросились к ручью, протекавшему вдоль насыпи.

В глубине теплушки, прикрыв своими телами пролом в полу, касаясь головами друг друга, лежали Станислав и парень комбинезоне.

…Воняющую лигроином воду пили пригоршнями, мочили в ней лоскуты, оторванные от рубашек, носовые платки. Через несколько минут двадцатилитровый бидон опустел, почти не облегчив жажду людей.

Состав снова несся среди лесов, над которыми разворачивались тяжелые грозовые тучи.

И еще долго лицо Станислава ощущало на себе дуновенье пепельно-серых крыльев Духа Смерти.

Солдаты охраны на площадке тормозного вагона глубже надвинули каски. — Будет дождь, — сказал младший, взглянув на небо.

— Тут смотри в оба, как бы он не оказался свинцовым, — отозвался старший. — Говорят, эти проклятые леса нашпигованы бандитами.

— На имперский состав они не посмеют напасть. Если, конечно, не захотят своей смерти! — заносчиво сказал младший.

Старший усмехнулся.

— Много ты понимаешь, сосунок. Поездил бы с мое на этих имперских составах, затянул бы совсем другую песню. Эти славянские варвары и воюют по-варварски. Когда разбивают их основные силы, население уходит в лес и собирается в бандитские шайки. Они нападают небольшими группами и сразу же исчезают.

Он достал из кармана френча сигарету и закурил, пряча огонек зажигалки от ветра в рукав шинели.

— На этой самой дороге уже было одно такое дело. Они сделали завал и обстреляли эшелон, в котором везли в рейх рабочую силу. Убили двоих наших. Теперь для проверки полотна впереди состава пускают дрезину с пулеметной установкой. В случае опасности ребята с дрезины дадут сигнал желтой ракетой. Но все-таки посматривать по сторонам не мешает.

Младший, облокотившись о борт тормозной площадки, плотнее захватил в ладонь рифленую рукоятку автомата. Прищурив глаза, он всматривался в лесные сумерки, густевшие по обеим сторонам железной дороги. Каска его поворачивалась то вправо, то влево.

«Зря я его назвал сосунком», — подумал старший. — Совсем молодой парнишка и слегка смахивает на моего Клауса. Ишь ты, как испугался! Того и гляди, в штаны наложит. Надо его успокоить».

— Ты из каких мест, парень? С юга или из Пруссии? Никак не пойму по твоему выговору. То вроде южанин, а иногда будто остзеец.

— Я из Саксонии, из Вернигероде. Слышал?

— Это недалеко от Галле, да? Слышал, конечно. Но никогда у вас не был. Говорят, красивые места.

— Красивые! — воскликнул, оживляясь, младший. — Они не красивые, они прекрасные! Наша земля недаром называется землей тысячи утренних зорь. Посмотрел бы, какие у нас озера! А леса! Разве это лес? — ткнул он стволом автомата в сторону бегущих вдоль вагона деревьев. — Это трущоба. А наши леса веселые, светлые. А какие у нас девушки!

— Каждая лягушка свою лужу хвалит, — многозначительно изрек старший. — Для меня, например, лучше моего Потсдама на всем белом свете ничего нет. Вот наведем порядок у этих паршивых поляков, обзаведемся землицей, фермами, как обещал фюрер, приезжай-ка тогда ко мне. Я тебе такое у нас в Потсдаме покажу — ахнешь! Теперь уж недолго, неделька-вторая — и войне конец… Эй, друг, ты чего там увидел, бандитов, что ли?

— Смотри! — вытянул руку младший, и на лице его переметнулись удивление и страх. — Вон, видишь, еще один. Что это такое, а?

Старший вгляделся в сходящиеся вдали нити рельс, на которых неведомо откуда появилось два темных пятна. Будто два потерянных кем-то мешка лежало на шпалах. Они так быстро уходили назад, что ничего нельзя было рассмотреть подробно. И только когда на полотне появилось третье пятно, он сообразил, что это такое. Выругавшись, рванул с шеи свой шмайсер и, приложившись, выпустил длинную очередь в лестницу убегающих шпал. Рядом загрохотал автомат младшего.

… Станислав опустил ноги в пролом, потом осторожно протиснулся в него сам. Внизу лязгала и грохотала земля.

— Падай ничком, на руки. Постарайся, чтобы тебя не перевернуло. Самое главное, чтобы не перевернуло. И не шевелись, пока не пройдут все вагоны! — сказал парень в комбинезоне Станиславу.

Станислав усмехнулся.

… Еще там, у скалы Одинокого Воина, Дикий Зверь учил семилетних ути падать с мустанга на полном скаку так, чтобы не сломать себе ключицы и ребра. Падать и замирать, чтобы преследователи приняли тебя за мертвого. А потом, ящерицей извиваясь между камнями, уползать в безопасное место. Сколько синяков было у него на плечах, сколько раз он до крови ссаживал колени и руки, прежде чем далась ему эта наука!

Он повис на одной руке, подогнув колени и слегка раскачиваясь в такт качанию вагона. Затем, выбрав момент, отцепился от края пролома. В тот же миг сильный удар оглушил его и занес ноги в сторону. Но тело, натренированное в лагере Молодых Волков, знало, что нужно делать. Оно как бы припечаталось к земле, слилось с ней. Вихрь, несущийся над головой, дохнул в лицо жаром и пылью, заставил крепче зажмурить глаза. Когда гром пронесся над ним и стал удаляться, он приподнял голову. Впереди, на расстоянии полуполета стрелы, между рельс лежало темное пятно. А еще дальше, там, где быстро уменьшалась задняя стенка последнего вагона, сверкнули красные молнии и воздух вокруг завизжал от пуль. Станислав прижался щекой к шпале, подождал, пока не перестали грохотать короткие многозарядные ружья охраны, переметнулся через рельс и скатился по насыпи в заросший высокой травой кювет. Только тут он поднялся на ноги.

Лес стоял рядом плотной темной стеной. Ветер шел по вершинам деревьев. Черно-синее облако закрывало восточную часть неба. Ноздри ощутили запахи смолы, сырости, хвои, прелых листьев и поздних осенних цветов. Это были запахи чащи и свободы.

Он сделал вдох полной грудью. Разбитые губы дрогнули в чуть заметной улыбке. Впервые за последний год жизни на земле, которую белые называли Европой, он ощутил себя человеком. Не гонимым, не презираемым выродком, как именовали его швабы в черных мундирах, а настоящим сыном земли, огромной и прекрасной…